На другой день был Покров, люди, конечно, не учились, но я и Антоша пришли в Консерваторию, дабы встретиться там и пойти гулять. Я потянул её к морю, на Васильевский остров. Тонюшка бодро шагала под руку со мной, подходя к морю утверждала, что она вовсе не устала, и весело болтала. Море было тёмно-серое, почти свинцовое, несмотря на ясный день; бегали маленькие волнушки. Мы с Тонюшей постояли, посмотрели, задул ветер, да Тоня куда-то спешила, мы скоро повернули, дошли до трама и в траме вернулись в город.
Прошло две недели. В Консерватории бываю регулярно каждый день. Много времени уходит на дирижёрский и оперный классы, что я, положим, и предвидел. Дважды уже махал оркестром и весьма доволен собою.
С Тонюшей видимся часто, почти каждый день. А если два дня не видимся, так это уже совсем из ряда вон. Пришла было нам фантазия поехать в Кронштадт. Фантазию эту я ревностно поддерживал. Но у Тони болела мать, потом она сама что-то хныкала и страдала головой, а потом стало холодно - и фантазия наша прошла, не будучи выполненной.
Приехала с Кавказа тётя Таня и поселилась в квартире. Приехала она сегодня; я ещё не видал её. По телефону говорила, что мама болела инфлюенцией, в общем мало поправилась, нервничает, плачет. Ужасно жаль маму. Я теперь начинаю ценить её как очень одарённую личность. Шесть месяцев таких трудов, такого подвижничества хоть кого подорвёт. Я надеюсь, что крепкая её натура всё это переработает.
Играю в шахматы по телефону с Голубовской. Забавно. Она попала к Есиповой на частные уроки; да благо ей будет.
Играю в чемпионате города Петербурга, в серьёзном шахматном состязании. Конечно, меня жестоко там наквасят, но ничего, играю с приятностью. Тонюша дала талисман для победы: хорошенький золотой осколочек с бриллиантиком, который она носила на шее, сопровождая это пожеланием и поцелуем. Я хотел повесить талисман на пупочку моего шахматного короля, но противник Рауш взъерепенился, пришлось снять. Партию я чуть не выиграл, но проиграл. Ничего. Следующий раз чуть не проиграю, но выиграю...
Ничего не сочиняю. Некогда. Жаль. (Фу, как развязно!).
Ужасно я занят и миллион времени уходит на дирижёрский класс. Ставят «Царскую невесту» и «Ромео», приходится постоянно посещать оперный класс, что совершенно необходимо, если я решил изучить технику оперного дирижёрства. Техника нелёгкая и временами прескучная, особенно если часами приходится сидеть над такой скверной музыкой, как в «Ромео», но я думаю, что мне скоро удастся её до некоторой степени постигнуть. Что касается симфонического дирижирования, то, конечно, я не могу пожаловаться на ощутимый недостаток в практике как в прошлом году, но всё же эта практика и не так велика, как можно было полагать, судя по составу класса. Довольно много дирижирует Черепнин и очень много съедает Штейман, который - замечу - стоит этого, ибо машет на славу, обещая выработать из себя прекрасного дирижёра (хотя уровень музыкального развития не особенно высок). Коломийцев начинает приобретать права гражданства и машет довольно часто, хотя по-прежнему бездарно, а Кобылянский пока не перестаёт быть нулём.
Я начал этот год весьма сносным маханием и был даже доволен собой, но как-то тут сорвался на «Итальянском каприччио» Чайковского и теперь малость осел. Вообще Штейман здорово опередил меня, чего я не ожидал, но с чем теперь приходится считаться уже как с фактом совершившимся. Как видно, я мало работаю над совершенствованием по этой части. Не потому ли, что недостаточно пылко отношусь к работе над дирижёрской техникой? - или просто никак не могу «вымахаться»?
А времени уходит пропасть и мало остаётся для занятий фортепиано. С этой стороны чистит меня Захаров и вполне за дело: говорит, что этак я зачахну и заглохну а la какой-нибудь Шуберт{41} или Шмаевский, и ничего из меня не выйдет.
А между тем появляются новые силы, готовые затереть. Одна из новых сил - это Штембер, очень серьёзный пианист, обещающий очень много. Наслушавшись таких речей, я с трепетом пошёл на урок Анны Николаевны, но она меня похвалила за Irrlichter Листа, и я возрадовался невероятно. Нет! Меня Штембер не затрёт ни талантом, ни пониманием! Неужели же он затрёт работоспособностью?