У меня есть свойство характера относиться к жизни легко, она меня не задевает глубоко, а скользит слегка по поверхности. Это - счастливое свойство, и как оно было кстати во время моих ennuis! Кроме того, огромный запас жизнерадостного характера не мог истощиться, он всеми силами восстанавливал духовное равновесие, и мрачные минуты чередовались с самыми обычными жизнерадостными. Жизнь текла своим чередом, «мрачные» минуты становились сначала светлее, потом реже, потом - исчезли.
В моём дневнике я занимаюсь больше фактам, чем настроениями: я люблю самою жизнь, а не «витания где-то», я не мечтатель, я не копаюсь в моих настроениях. Я кончаю мой туманный очерк. Прошло - до свидания. Я сказал, что жизнь шла своим чередом - и мне хотелось бы записать теперь то, что происходило «своим чередом» за эти четыре месяца. Уже давно хочу я засесть за дневник, но времени было мало, и я отложил работу на моё сухумское уединение.
Чтобы быть серьёзным, начну с музыкальных дел.
С ученическим концертом, где я хотел бы поставить сначала Симфоньетту, потом хоры, потом фортепианные вещи - ничего не вышло. Для меня, конечно. Черепнин уехал в Монте-Карло, а Глазунов на просьбу мою дать сыграть мне мои пьесы, возразил тремя пунктами:
1) мои сочинения по своему направлению резко расходятся с консерваторскими понятиями; их можно играть на каких угодно концертах, но не на консерваторских.
2) Я уже не ученик по теории композиции, а поэтому надо дать исполняться не мне, а сначала ученикам, находящимся теперь в теории композиции.
3) Я чуть ли не пол-концерта занял в прошлый раз - пусть теперь и другие поиграют.
Таким образом меня отшили по всем пунктам, и концерт обошёлся без меня. Сначала я был зол, а потом плюнул.
Пианистом был Кобылянский, который играл свою сонату, а lа я на прошлом концерте. Играет он недурно (кончил у Есиповой), но хуже меня, не было увлечения, один раз он сбился и остановился, и смущение исполнителя передавалось слушателю. Сама соната не производит цельного впечатления, кроме того, не самостоятельна, хотя видна талантливость, но музыкальный вкус автора - не чрезмерно высокой культуры.
Из трёх оркестровых исполняемых вещей - талантлива увертюра Мервольфа, будущей знаменитости. Увертюра Спиваковского - дрянь («Дорогому учителю А.К.Глазунову»... то-то Глазунову приятно!). Симфония Львова, плод семилетней работы, имеет свои заслуги; местами она талантлива, но зато местами режет наглой бездарностью, таковы, например, концы всех четырёх частей. Композитора из этого рамолироваиного{47} Львова, конечно, не выйдет.
Решив, что от Консерватории мне нечего ждать исполнения моих вещей, я стал пытать иные способы и иные места. Придумал я следующее: сделал список известных петербургских дирижёров (их оказалось пять), собрал свои партитуры (их тоже оказалось пять) и решил, что если я покажу мои пять партитур пяти дирижёрам, то у меня будет 5x5=25 шансов на то. что кто-нибудь из них что-либо сыграет. Неужели же. в самом деле, мои вещи так плохи, что из двадцати пяти случаев ни один не будет одобрен?
Мои пять партитур были: Симфоньетта, «Лебедь», «Волна», «Сны» и «Осеннее». Пять дирижёров были: Варлих, Гольденблюм, Зилоти, Кусевицкий и Хессин. К сожалению, «Осеннее» надо было считать выбывшим из строя: ещё в сентябре, только что окончив его, я, проездом с юга в Петербург, предложил Куперу в Москве посмотреть его. Тот охотно взял и обещал через две недели вернуть, но продержал, подлец, всю осень, всю зиму и всю весну, несмотря на мои письма. Так что «Осеннее» показывать дирижёрам не пришлось. Два женских хора, «Лебедь» и «Волна», тоже были мало пригодны, так как в распоряжении дирижёров всегда есть оркестр и почти никогда нет хора. Так что пробивали себе дорогу, главным образом, «Сны» и Симфоньетта.
Из моих пяти дирижёров я знал трёх: Зилоти, Гольденблюма и Варлиха; с Хессиным меня обещал познакомить Черепнин, с Кусевицким мог познакомить Оссовский. Зилоти уже видал «Сны» и отказался от них, против хоров он принципиально («дорого», говорит), Симфоньетту не стоило ему показывать, а «Осеннего» не было. Про Гольденблюма очень кисло отозвался Черепнин, да кроме того, год тому назад я уже показывал ему Симфоньетту; Гольденблюм встретил её холодно и не хотелось теперь снова идти к нему, хотя бы и с другой вещью.