- Без креста, - поправил я.
- Нет, с крестом, - ответила Анна Николаевна.
- И я видел, что с крестом, - подтвердил Ильин.
Я больше рассердился, чем обрадовался, и решил устроить скандал классной даме за её фальшивое чтение. Дней через десять я аккомпанировал на экзамене Оссовской. Когда та же классная дама начала читать отметки, я громко объявил:
- Господа, если кто получит мало, то не обижайтесь: Ольга Борисовна всегда читает не то, что там написано, а баллом меньше.
Ольга Борисовна повернулась ко мне, думая, что это неудачная шутка. Тогда я резко отчеканил ей:
- На экзамене я получил 5+, а вы прочли 5.
Она рассердилась, но нашлась:
- Я читаю то, что написано, а если вам переправили потом, то в этом я не виновата!
Уезжая, Анна Николаевна советовала мне играть побольше Бетховена: мне надо приобрести спокойствие в игре, которого мне не хватает.
Относительно моих композиторских работ за эту зиму можно подвести итог довольно печальный: ничего нового; всего несколько поправок и переделок в старых вещах: в Сонате, хоре «Волна». Симфоньетте и пьесках из Ор.З и 4. Тем более мне хотелось засесть теперь, с наступлением лета, за работу. Задуман был мой знаменитый «большой концерт» для фортепиано, который уже давно начат, но который я никак не соберусь продолжить. Затем весной как-то случайно начался лёгкий фортепианный концертино (в pendant{48} к трудному концерту). Кроме того, начала выясняться симфония, экспозиция которой была вчерне сочинена. За эти вещи я и хотел засесть летом.
Как-то в марте в оперном классе зашёл разговор об операх, которые будут разучиваться в будущем году в Консерватории. Из иностранных наметили «Дон-Жуана» Моцарта, а из русских никого подходящего не находилось. Штейман, шутя, бросил:
- Вот Прокофьев напишет нам оперу, мы её и поставим!...
А на меня подействовало это как удар электрического тока. В тот же день я имел со Штейманом чрезвычайно оживлённый разговор, где высказался, что меня очень увлекает мысль написать одноактную оперу и что к осени она будет готова. Я попросил поднять этот вопрос при Черепнине. но более серьёзно. Черепнин заинтересовался и, хотя, по-видимому, мало верил в осуществление плана сочинения и постановки оперы, но всё же говорил, что был прецедент с оперой «Цыгане» Галковского. Относительно же сочинения самой оперы он дал много полезных сведений, главным образом, относительно выбора сюжета, что было теперь исходным пунктом для дальнейшего. Надо выбрать сюжет для первого раза по возможности простой, обыкновенный и интимный, не задаваясь сразу чем-нибудь особенным. А главное, чтобы в опере были жизнь и движение, чтобы действующие лица не были восковыми фигурами, это самое важное. Черепнин назвал, где искать сюжеты: у Фр.Копэ, Порториша, в «Декамероне», в «1001 ночи». Затем он уехал в Монте-Карло.
Я направо и налево стал просить разыскать мне сюжет для оперы. Давно я не был так увлечён предстоящей работой, как теперь. Между прочим, на тему о сюжете я распространялся и сидя в артистической во время исполнения пьес Schönberg'а и моих собственных. Тут же был артист Мариинского театра тенор Андреев. Через день он прислал мне записку, где писал, что у него есть сюжет, не желаю ли я прочесть его вместе с ним? Я зашёл к нему и он прочёл мне одноактную пьесу баронессы Ливен - «Маддалену». Сначала я скучал и никак не мог сосредоточиться, но под конец очень заинтересовался красивым, хотя и обыкновенным сюжетом. Оперу писать на него я ещё не собирался, но взял пьесу домой, чтобы при случае прочесть ещё раз. Между тем других сюжетов никто не находил, всё как-то не подходило, а за «Маддаленой» было ещё то преимущество, что она была написана в драматической форме и, следовательно, прямо без переделок могла идти под либретто, а если бы они и понадобились, то авторша была жива, жила в Царском Селе, и переделки можно было сделать сообща с нею.
Я перечёл «Маддалену» ещё раз и мне бросилась в глаза одна удивительная особенность: это то, что «Маддалена» была не пьеса для драматического представления, а самое чистокровное либретто, просящееся на музыку. Объяснюсь точнее: в «Маддалене» была масса мест, которые бы при драматическом представлении прошли бы незамеченными и неинтересными; в опере же, благодаря музыке, они приобретали огромный интерес. Например, начало «Маддалены» в драме не представляет ничего увлекательного, оно как-то никому не нужно... А в опере здесь создаётся великолепное настроение, это чудесная канва для характеристики Маддалены, красивой, изменчивой и далёкой; всё начало сразу становится чрезвычайно интересным и нужным для слушателя оперы. Дальше: сцена Дженаро - Маддалена в драме интересна, мила, но всё же зритель ещё не знает, зачем понадобилась она, и, ручаюсь, будет смотреть её с холодным равнодушием. В опере она превращается в пылкую любовную сцену и уже благодаря одной музыке должна увлечь слушателя; музыкальная характеристика Маддалены в первой сцене уже заинтересовала слушателя, она уже создала ему известное настроение, известную связь между ним и героиней, и появление Дженаро, превозносящего Маддалену, ещё более увлекает слушателя и увеличивает эту связь. Между тем в драме - это только появление нового персонажа и в зрителе оно вызывает ожидание следующей сцены, которая объяснила бы предыдущую. Обдумывая всё это, я прочёл второй раз «Маддалену», на этот раз с гораздо большим интересом, чем тогда, с Андреевым. Идея «красивого зла» - идея пьесы - интересна сама по себе, а вся пьеса написана с такой «кинематографической» быстротой действия, что не будет ни одного места, которое было бы скучно писать для автора и скучно слушать. Кроме того, меня сразу очень заинтересовала первая характеристика Маддалены и настроение в начале первой сцены. Я сел за рояль и стал её импровизировать; сразу сочинилась первая тема; мне она понравилась. Таким образом участь «Маддалены» была решена.