Еще я должен проникнуться болью героя повести Игоря Савельева «Гнать, держать, терпеть и видеть». По пути на кладбище, где должен упокоиться его по неведомой причине умерший друг, молодой человек, уже надравшийся до положения риз, мечтает о превращении смерти в вечное заключение. Без права покидать кладбищенское пространство, но с визитами родных и близких. Далее эта фантасмагория становится явью: герой с возлюбленной и приятелем едут навестить покойника. «Как бы жизнь» обитателей «спецобъекта» оказывается, с одной стороны, абсолютно ужасной, а с другой – почти неотличимой от «посюстороннего» существования «униженных и оскорбленных» (пьющих и лгущих). Диалектика! Поднапрягшись, понимаешь: нам объясняют, что смерть все-таки хуже любой – даже самой лживой и пьяной – жизни. Спасибо, слышали. Но вместо предполагаемых утонченных и проникновенных аргументов pro и contra в голове крутится только что-то надсадно скучное, тупо моралистическое и безнадежно неотвязчивое: Пить надо меньше. И врать – тоже.
Порядочный обозреватель должен был бы еще отреферировать повесть Надежды Горловой «Луна на ощупь холодная» (в ней же первая персона, изнасилованная, искалеченная и повредившаяся в уме беженка из Таджикистана, предстающая пропахшим мочой «гением чистой красоты»). И повесть Ксении Щербино «Польский Париж» (повествовательница учит во французской столице польский язык и общается с поляками – очередная «невыносимая легкость бытия»). И рассказ Юрия Буйды «Ство (Прозрения Германа Непары)», в котором ужас на ужасе сидит и ужасом погоняет. Человек – это, знаете ли, «ство», то есть как «божество», так и «ничтожество». Достигнув этой мудрости после многолетних мытарств с дебильным ребенком, его смерти и драки, похоже, завершившийся убийством, герой выковыривает себе ключом левый глаз. И не только отреферировать все это порядочный обозреватель должен – соображения высказать, художественные особенности отметить, смысловые горизонты обрисовать. Извините – не могу. Потому что никому из авторов не верю. Потому что ничего, кроме навыков более-менее грамотного письма, в их текстах не вижу. Потому что, вне зависимости от того, что наблюдали писатели в жизни и читали в умных книжках, все, о чем они нам поведали, – безвкусная и вторичная выдумка, подогнанная под ту или иную апробированную литературную болванку. (У Буйды – под собственную, его текст можно принять за затянутую пародию на рассказы из книги «Прусская невеста».)
Автор романа «Человек, который все знал» Игорь Сахновский честнее. Вынесенный в заголовок фантастический феномен (дар абсолютного знания нежданно свалился на робкого постсоветского «маленького человека») нужен ему в качестве какого-никакого сюжетного шампура, на который прозаик со зримым удовольствием нанизывает «вкусные» эпизоды – мочиловка, мягкая порнушка, козни властей предержащих… Нормальный бульварный романчик, чуть припудренный «гуманистическими мотивами» (худо живется бедному постсоветскому интеллигенту) и интеллектуальными заморочками (свободен лишь тот, кто все знает, а потому ни на что не надеется и способен пережить даже предательство возлюбленной). Упакуй в аляповатую обложку с пистолетом и прущими из бюстгальтера титьками – и на лоток. Снабди утонченным предисловием, в котором через слово будут поминаться «дискурс», «китч» и «конец литературы», – можно номинировать на премию Андрея Белого. А в натуральном виде годится и для респектабельного журнала: тут тебе и шпионские приключения, и «философия», и трезвый взгляд на мерзкую действительность… Да и слог в общем-то правильный.