Дюдю стал еще сильнее трясти меня:
— Да объясни же толком!
Я только и успела ему сказать, что мы оказались запертыми на крыше, что Бернадетта упала и что она не может больше двигаться.
Дюмонтье обезумел. Он сейчас же поднял по тревоге службу безопасности, врача, схватил меня за руку и велел немедленно отвести его на место происшествия. За нами бежали пожарники, и очень скоро к нам присоединился врач.
Я больше не могу спать. Бернадетту увезли в больницу. Я видела «скорую помощь» во дворе Оперы, когда, ни жива ни мертва шла к машине месье Обри. Все кружилось у меня в голове, я не могла собраться с мыслями. Все время слышу голос Дюмонтье, который говорил мне ужасные вещи:
— О твоей подружке мы сейчас говорить не будем, но лично для тебя все только начинается. Прекрасный день ты выбрала, чтобы наделать глупостей! Если тебе дали роль, это вовсе не значит, что теперь тебе все позволено!..
О, это ведь не потому, клянусь! Я знаю, что вовсе мне не все позволено! Я отлично понимаю, что не послушалась старших, что мы все не послушались. Но мы просто хотели поиграть, мы не хотели делать ничего плохого!
У меня была только одна мысль: не хочу, чтобы мама узнала правду. Я бы умерла от стыда!
Когда Фредерик увидел меня, он вздохнул с облегчением. И пока он устраивал свою виолончель в машине, а потом сам усаживался за руль, он все время говорил:
— У тебя все нормально! Подумай, как я волновался! Говорили, что с кем-то из девочек произошел несчастный случай. В чем дело?
Я прошептала:
— Это ужасно!
— К счастью, это произошло не с тобой. Представляешь, если бы мне пришлось, вернувшись домой, сообщить подобную новость твоей маме! Кажется, несчастье случилось на крыше?
Месье Обри включил мотор и стал выезжать со стоянки, потом мы обогнули здание Оперы и выехали на проспект. Фредерик говорил не умолкая.
— На крыше! Да что она там делала, на крыше? Туда мудрено попасть, к тому же, это и запрещено. А когда что-то запрещают, на это есть причины. Видишь, Дельфина, непослушание всегда бывает наказано. Ты должна извлечь из этого урок, а поскольку твоя мама так в тебя верит, ты никогда не должна предавать ее. Говорят, малышка в тяжелом состоянии…
От его слов мне стало еще страшнее.
— Она может умереть?
— Нет, конечно, нет. От такого не умирают. Ну, а главное — то, что ты-то здесь, ты — хорошая девочка, самая милая в мире, вылитая мама!
Я заплакала. Фредерик увидел это и стал меня успокаивать.
— Не бойся! Все уже позади. Она выкарабкается. Не нужно так переживать. Ну, улыбнись! Улыбнись! Сегодня такой большой день для тебя… А? Балериночка?
Я попыталась улыбнуться, но меня мучила одна мысль, и я попробовала ее сформулировать.
— Я хочу, чтобы вы мне пообещали кое-что… И поклялись…
Фредерик подумал, что я шучу.
— Кто ж так клянется — не выпуская руля?
Но я была более чем серьезна.
— Это из-за мамы. Поклянитесь, что вы не расскажете ей о несчастном случае, незачем ее зря волновать.
И месье Обри стал меня хвалить… Да-да, хвалить! Конечно, я совершенно права, что так люблю мою маму, потому что, как ему кажется, она абсолютно уникальна, и вполне естественно любить ее больше всего на свете. Но я хотела, чтобы он все-таки поклялся, и он поклялся: хорошо, он ничего не скажет маме, это будет наш секрет.
Бедный месье Обри! Он сам не знал, что говорит, мне же было стыдно, как никогда!
Пока он ставил свою машину на место, я поднялась домой. Мама, ожидая нас, прикорнула на диване. Но она сшила для моей куклы Люлю костюм Галатеи! Точно такой, как я ее просила. И теперь Люлю-Галатея восседала на столе, где мама накрыла вкуснейший ужин в честь этого дня, который считала самым прекрасным.
Мое сердце еще больше сжалось. Я решительно перестала быть самой собой, и мне пришлось снова врать. Пользуясь тем, что мама задремала, я не пустила к нам Фредерика. Сказала ему, что она очень устала и не надо ее беспокоить.
У Фредерика был недовольный вид. Ну и пусть! Я слишком боялась, что он все-таки проговорится. Хотя он поклялся. А если мама узнает о несчастном случае, она станет меня расспрашивать, а я не хочу, чтобы она узнала, как я виновата, о нет, не хочу, не хочу!
Я захлопнула дверь перед носом месье Обри и вернулась к маме. Она открыла глаза. Казалось, она счастлива, на ней было ее самое красивое домашнее платье, белое с воланами, и стол был накрыт по-праздничному. Вышитая скатерть, красные свечи, бутылка шампанского — конечно, подарок от Фредерика, который всегда нас балует.
Мне очень хотелось плакать, но было нельзя. Мама спросила, где же Фредерик. Я ответила, что он пошел спать. Потом сказала, что сама тоже хочу спать. Мама смотрела на меня, и было видно, что она удивлена и обеспокоена. Я не могла вынести ее взгляда и решила поскорее спрятаться в свою кровать.
Но, сбежав туда, я все равно не смогла заснуть. Я и не знала, что бывают такие долгие ночи!
Если мне удавалось задремать, мне снился один и тот же сон: Бернадетта падает и я падаю вместе с ней. Все сбегаются туда, наклоняются — Дюдю, доктор, Жюли, учительница, месье Барлоф… Да-да, месье Барлоф тоже! Но никто не хочет помочь мне, и я все падаю, падаю, падаю…
Глава III
ВИНОВАТА
Что за день! Наше непослушание обернулось катастрофой! Это настоящая драма, и все о ней говорят, даже в газетах пишут. Только моя мама не в курсе дела.
В каком-то смысле хорошо, что доктор еще не разрешал ей выходить на улицу, а то она точно отправилась бы за мной в Оперу, она любит так делать, когда время ей позволяет. А теперь, когда меня назначили на роль Галатеи, она наверняка бы захотела зайти за мной. Она так мной гордится, так в меня верит! Именно поэтому я не могу сказать ей правду. Она бы слишком огорчилась. Я надеюсь, все как-нибудь уладится, Бернадетта выздоровеет, и все забудется. И тогда я ей скажу. Я никогда от нее ничего не скрывала, но на этот раз дело уж очень серьезное, так что — не теперь, пока еще нельзя.
Сегодня утром мама была встревожена: кажется, я кричала во сне. Ничего удивительного, ведь всю ночь меня преследовали кошмары. Какие-то предметы, жесты, лица, все искаженное, принимающее чудовищные формы и размеры.
Например, ключ, который был выше меня, а потом месье Барлоф, как всегда, восхитительный, он спрашивал, счастлива ли я, что танцую с ним. Но он тоже был гигантского роста, и я чувствовала себя раздавленной, потому что мне казалось, он существует в каком-то другом, не моем мире, полном света… А потом Бернадетта — как она катится по крыше, как неподвижно лежит, а внизу, будоража весь город, воет сирена «скорой помощи»… А потом — мама, мама такая красивая в своем нарядном белом платье с воланами… И лицо Фредерика, перед которым я захлопнула дверь… Ах, да! Во сне я была еще несчастнее, чем наяву!
Я встала, умылась, выпила шоколад, но он показался мне невкусным.
Мне хотелось успокоить маму. Хлопоча по хозяйству, она разговаривала со мной. Она надеялась поскорее выздороветь, чтобы снова начать работать и чтобы получше заняться мной: опять приходить за мной в Оперу, беседовать с моими преподавателями и так далее.
Я сказала ей, что пусть она лучше лечится и будет поосторожнее, что ей нет никакой необходимости переутомляться. Мама ответила:
— Спасибо, моя дорогая, но мне необходимо работать.