Замысел романа показывает, что мысль Булгакова, помимо его жизненных и творческих проблем и жизни в СССР, идет в русле исканий и творчества крупнейших писателей Запада, а форма романа, разорванная, усеченная, разностильная, и содержание вплоть до библейских времен говорят о том, что перед нами модернистское произведение, по сути, как и создания Андрея Платонова и Павла Филонова.
Особенно знаменательно в замысле романа не история Понтия Пилата и Христа (фрагменты несостоявшегося романа не то автора, не то героя), а явление Воланда. В представлении писателя это Мефистофель Гете, спутник Фауста в его познании природы и истории, что делает его из средневекового алхимика ренессансной личностью.
Вместе с тем Воланд Булгакова - это развитие и русской традиции в разработке темы Демона - Лермонтова и Врубеля, что означает не просто богоборчество, а утверждение личности в ее высших устремлениях, то есть ренессансных. Поэтому-то Воланд не просто Дьявол, абсолютное зло, как Бог воплощает абсолютное добро, а творческая сила, которая хочет вечно зла (по представлениям ангелов), а творит вечно благо. Это воплощение жизнестроительной сущности человеческого сообщества. Это философия русского модернизма, что проповедовали и Андрей Платонов, и Павел Филонов всем своим творчеством.
Маргарита, привлекшая внимание Воланда и выступающая царицей бала у Сатаны, должна была прежде всего погубить Мастера и свою душу, ведь она превратилась в ведьму, но происходит нечто иное, Мастер и Маргарита не теряют друг друга, а пройдя земные испытания, трагические по природе вещей и религиозным представлениям, находят мир и успокоение. Это не похоже на рай, скорее это сфера искусства, где они обрели бессмертие.
Это сугубо ренессансная идея, что впервые осуществил Данте в замысле "Божественной комедии", возвысив Беатриче, смертную женщину, чуть ли не до владычицы Рая. Но это и есть также идея Вечной женственности, которая столь сильно владела душами русских мыслителей и поэтов от Пушкина и Лермонтова до Вл. Соловьева и Блока. Она владела, оказывается, и душой Булгакова, казалось, сатирика и фантаста по преимуществу.
Роман "Мастер и Маргарита" так же изломан, составлен из несоединимых кусков, как и живопись авангардистов, в нем отразились не 20-30-е годы, как думают, а весь XX век, вся европейская цивилизация в ее гримасах распада и декаданса.
Советская действительность по своей природе, независимо от идеологических пристрастий власти, не принимала эти изыски распада и декаданса, преодоленные революцией, вновь расцветшие при нэпе. Поэтому и роман Булгакова, как и романы крупнейших писателей Запада модернистского толка, не издавались в СССР - в благих целях, уберечь души советских людей, по возрасту еще детей и подростков, от декаданса, чем был охвачен мир вплоть до Второй мировой войны.
Ныне, когда гротесксный мир Булгакова воцарился вновь в России, пусть по фасаду фешенебельный, с ночной подсветкой церквей и казино, где-нибудь в подвале нищенствует новый Мастер, а его возлюбленная выступает царицей бала или приема, с отдельной оплатой за ночь... "К чему пришли, господа?" - воскликнул бы с горькой усмешкой великий писатель.
С явлением героя (Александра Галибина) и Маргариты (Анны Ковальчук), с эпизода их встречи все поднимается на порядок выше, хотя режиссер допускает неточность, ничем не оправданную, не галантный кавалер, а Маргарита с ее безоглядностью, что подвигает ее в дальнейшем на готовность стать ведьмой, чтобы спасти возлюбленного с помощью Сатаны, продевает свою под его руку, милый жест, полный значения.
Если диалог Понтия Пилата и Христа в фильме явно затянут, то сцена казни - одна из лучших в фильме. Но мелкие проделки свиты Воланда с персонажами, которые никуда не относятся, продолжаются, сам Воланд принимает их, с мнимой значительностью, и выходит скучно. Даже появление Маргариты, готовой от горя превратиться в ведьму, ее полеты не спасают общего впечатления: перед нами всего лишь весьма добротный фильм, может быть, слишком точно копирующий все эпизоды романа, - возможно, это успех по нынешним временам.
Трагедия России как эстетический феномен
«Только как эстетический феномен
бытие и мир оправданы в вечности.»
Мне всегда казалось странным, что такое удивительное явление, как Ренессанс в странах Западной Европы, а также в Японии или в Китае в свое время, как бы не коснулось России. Правда, с детских лет я воспринимал и расцвет античного искусства, и эпоху Возрождения не со стороны, а ощущая свою причастность к величайшим достижениям человеческого духа.
Да и как иначе? Высшие создания искусства всех времен и народов – общечеловеческое достояние и, стало быть, каждого из нас, где бы ни родились, разумеется, если мы имели возможность и счастье приобщиться к ним.
И все же для каждого человека особенно близок мир, который окружает его с младенческих лет. А это – и природа страны, и ее история, и культура с древнейших времен.
Ныне повсюду раздаются сетования, прямо плач, как наша история утаивалась или извращалась в угоду идеологическим догмам, при этом, упоминая одни явления и факты, как вновь открытые, умалчивают другие, и историческая картина вырисовывается снова неполная.
Да, идеологические схемы и выкладки присутствовали в учебниках, исследованиях, умонастроении эпохи, но они не могли исказить ни русской истории, ни русского искусства, самой их сути, как природу России – наше неумелое, грубое хозяйствование, ибо ее душа, ее образ неизменно возникали перед нами, вопреки всем трагическим коллизиям века.
Дело же не в отдельных фактах, которые замалчивались, а в сути явлений истории и культуры. А здесь ничего утаить нельзя, как закрыть небо руками и остановить восход солнца.
Но, проявляя пристрастие к отдельным явлениям и фактам, мы теряем подлинное представление о самих себе и о стране в целом, об ее истории. Сегодня это происходит. К сожалению, это происходило в России с давних пор. Пафос стенаний Чаадаева понятен, и при определенном умонастроении легко подпасть под него, но уже Пушкин указывал на явную односторонность воззрений сего христианского мыслителя.
С тех пор славянофилы и западники, по разным причинам, редко оценивали историю России и ее культуру объективно, с пушкинской полнотой взгляда.
Известная, а порою вопиющая односторонность проявлялась и в советскую эпоху, а ныне – со сменой оценок с плюса на минус или наоборот – все доведено до абсурда, а великое государство – до распада.
Между тем только и слышишь о духовном возрождении, что связывают в первую очередь с обращением к богу. Создается впечатление, что мы вступаем в эпоху Реформации, минуя Ренессанс. Но, в сущности, это всего лишь рецидив болезни, какую Россия пережила в начале XX века, трагедия, которую взялись разыграть фигляры, как фарс, да не в духе великих театральных традиций, а самых примитивных американских боевиков.
Как и тогда, интеллигенция повернула от освободительных идей к богоискательству, все более погружаясь в мистику, завладевшей и царским двором. Чем все это закончилось, известно. Самодержец с властью, как он верил, от Бога, ввергнув страну в пучину войн как внутренних, так и внешних, отрекся от короны, что породило худшие бедствия гражданской войны.
Вынеся все испытания, Российское государство, пусть под другим названием, в эпоху своего всемогущества рухнуло, распавшись на части.
И вот, на наших глазах, с нашим участием разыгрывается, быть может, последний акт трагедии России. Уже поздно оплакивать одних, загораться ненавистью к другим, силы исчерпаны, высокая трагедия, воспринятая как таковая, приводит к катарсису. А с очищением души и с просветлением разума мы можем бросить беспристрастный взгляд на наше прошлое, чтобы в очередной раз не оказаться в плену химер.
Сегодня упования на религию в деле духовного возрождения России кажутся еще менее убедительными, чем в начале XX века, когда государственная идеология «самодержавие, православие, народность» воспринималась, как внушенная самим Господом Богом и потому непоколебимая.