У девушки в жизни правило: на все смотреть и все запоминать. Она откладывает в своей памяти бесчисленные картины, как жадный хозяин складывает у себя в кладовой всякие вещи – и нужные, и ненужные. У девушки мечта. Тайная, глубокая, никому не известная. Когда-нибудь она вытащит из своей памяти все картины, разложит их в порядке и… тогда о них узнает весь мир! Она будет писать книги. Она мечтает об этом с самого детства. Откуда у нее взялась эта мечта? Она не знает. Но она мечтает об этом упорно, она верит, что так будет! В шестнадцать лет так легко и радостно мечтать. В шестнадцать лет мир кажется прекрасным и все кажется доступным. В шестнадцать лет жизнь еще только начата. Вспоминать еще нечего, значит, надо только думать о будущем, мечтать. Златокудрая девушка радостно улыбается. Жить так хорошо! Весь мир принадлежит ей. Разве нет?
В уме начинают нанизываться строчки стихов. Девушка мечтает писать книги. А пока она пишет маленькие лирические стихи. Но ведь это только пока… А потом мир, восхищенный и покоренный, ляжет у ее ног. Разве нет? Что может помешать этому? В шестнадцать лет мечты возносятся высоко и кажется, что ничто не может помешать им воплотиться в действительность…
История семьи Гончаровых до 1921 года
Моему отцу (вернее, нашему – у меня три сестры и брат) в этом году, в мае, исполнилось бы сто лет. А умер он в 1947 году, 19 марта, не дожив двух месяцев до шестидесяти трех лет.
Иван Алексеевич Гончаров-Юртов, так звали нашего отца. Фамилия прямо графская, но произошла она от прадеда, по профессии гончара. Видимо, гончарное дело давало приличные доходы, так как отец мой родился не в обычной деревенской избе, которая имеет три окна по фасаду (два в горнице, одно в крохотной кухоньке), а в большом пятистенном доме, построенном из толстых бревен, с тяжелой матицей, разделяющей горницу и большую кухню. Матица была дубовая, темная, отшлифованная. Двери в горницу не было, там, видимо, вешались занавески. В кухне была русская печь, два окна напротив печи. По двум стенам были сделаны широкие дубовые скамьи, на которых днем сидели, а ночью спали. Между скамьями стоял стол. Двери из кухни вели в большие сени, в которых по обе стороны были два больших чулана. В одном чулане была устроена кровать, где летом спали, в другом была лестница на чердак и всякая хозяйственная утварь. Из сеней дверь вела во двор. Крыльца почему-то не было. И ступенек не было, хотя дверь была высоко от земли. Просто был скат на землю.
Во дворе были хозяйственные постройки, хлев для коровы, для поросят, курятник. И росла во дворе полынь, густая, высокая, пахучая. Запах этой полыни запомнила на всю жизнь. Часто его вспоминаю и очень люблю.
Дом наш стоял на самой главной и большой улице села, в том конце, который выходил к Оке. В конце улицы был спуск к роднику, в котором была вкусная, чистая, холодная вода. А дальше к берегу Оки шли заливные луга. Слева, вдоль села протекала речка Гусь, приток Оки. По другую сторону речки был лес, в дни моего детства полный ягод – земляники, черники, малины и грибов. А в конце лета – орехов, брусники. Лес был справа, а левее через речку была другая губерния, Владимирская. Наше село Погост было в Рязанской губернии, Касимовском уезде. Сзади нашего дома, примерно в полукилометре, был овраг, а за оврагом деревня Забелино. В нашем селе было 400 дворов (так говорил отец), три церковных прихода и, соответственно, три попа: отец Владимир, отец Ион и отец Михаил. У каждого из них свой приход. Церквей было две, одна зимняя, другая летняя. Школа одна, находилась в центре села, большая, каждый класс имел свою комнату, и был зал, где устраивались ученические праздники и иногда устраивались вечера для взрослых. В селе была базарная площадь, там стояли лавки, в начале двадцатых годов еще частные. Торговали всем: и конфетами, и бакалеей, и керосином. Правда, 19181920 годах конфет и сахара не было, круп тоже никаких и соли не было. Но были бочки с патокой, черной, густой и сладкой. Оладьи из картошки с патокой были вполне съедобны. Была еще в селе токарная фабрика. Там вытачивали на ножных станках банкаброши для прядильных или текстильных фабрик (не знаю точно).
Отец окончил четырехклассную школу в селе первым учеником и по правилам того времени имел право поступить в классическую гимназию. Обычно деревенских туда не принимали, но для отличников делали исключение. Надо было пройти школьную комиссию, в которой обязательно присутствовал священник. И вот, после того как обсудили кандидатуру отца и почти уже утвердили, один из попов сказал, что лик у отца очень суровый (отец был некрасив) и для гимназии не подойдет. Это замечание было принято, и отцу отказали в гимназии. Ему тогда было 12 лет. Жили они в это время вдвоем с матерью. Жили голодно. У них не было ни лошади, ни коровы, а это для деревни означало нищенское существование. Отец его, Алексей Семенович, был по профессии пильщиком, но не простым, а продольным, и очень этим гордился. Обычно он на всю зиму уезжал в Москву, где и работал до весны, а весной возвращался в село, надо было засеять огород. Старшего брата отца, Митрофана, он брал с собой в Москву помощником. Дома оставались жена Евдокия Ивановна и младший сын Иван, наш отец. Между Митрофаном и Иваном были еще дети, но они все умирали в младенческом возрасте. Митрофан был старше отца на десять лет. Когда отец окончил школу, Митрофан уже прочно осел в Москве. Он женился на односельчанке Екатерине Савиновой. Поселился около Виндавского (Рижского) вокзала в подвале двухэтажного дома. Пока был жив Алексей Семенович, он ходил в помощниках продольного пильщика. А после смерти отца не знаю, кем был. После революции он был домоуправом в доме, где жил. У него было трое детей – Петр, Александр и Анна. Жена Катя умерла, когда Нюша еще была маленькой, мать она не помнила. Старший сын Петр был здоровый парень. Я смутно помню его. Мне он казался очень высоким. Иногда он брал меня гулять, но за руку не водил, а велел держаться за его сапог. Когда ему было лет 16 или немного больше, не помню, он украл у отца деньги. Отец выгнал его из дома, и с тех пор мы его больше не видели.