Уже стало общим мнением, да и вы, наверно, частенько говорите, что я себялюбец, однако теперь я пребываю в таком унынии, что не могу этого сказать. Я от всей души желаю ради вас и себя, чтобы ваши новые знакомые были с вами. Да пошлет вам господь успешного окончания вашей тяжбы и благоприятного решения посредников; и помните, что богатство составляет девять десятых всего, что есть хорошего в жизни, а одна десятая — здоровье; а уж кофей занимает в ней куда меньшее место, но если все же и посчитать его за одиннадцатую долю, то без двух предыдущих его как следует не попьешь. И еще не забывайте фарфор в старом доме, и Райдер-стрит[1219], и путешествие полковника во Францию, и лондонское бракосочетание, и больную леди в Кенсингтоне, и дурное расположение духа в Виндзоре, и как надрывались, упаковывая ящик с книгами в Лондоне[1220]. В прошлом году я только и делал, что писал вам любезности, и вы были недовольны; в нынешнем я не стану их писать и вы опять будете недовольны, но при всем том мои мысли не переменились, и я pas-решаю вам быть губернатором и готов отвечать за последствия. Надеюсь, вы позволите мне во время нашей следующей встречи воспользоваться частью ваших денег, я обязуюсь вам честно возвратить их. Répondezmoy si vous entendez bien tout cela, et croyez que je seray toujours tout ce que vous désirez — adieu. — [Ответьте мне, хорошо ли вы все это уразумели и поверьте, что я всегда и во всем останусь таким, как вы желаете. До свидания! (франц.).]
Мисс Эстер Ваномри — Свифту
[июнь 1722]
—, —, —, Кэд, я уже было решила, что вы совсем забыли о моем существовании и о своем обещании писать мне. Разве это не жестоко, отсутствовать пять недель и не послать мне при этом ни единой строчки, чтобы я хоть знала, что вы здоровы и помните обо мне? Это тем более непростительно, что у вас стояла такая скверная погода, что ни о каких развлечениях вне дома не могло быть и речи. Что ж тогда еще вы могли делать, если не писать и читать? Карты вы, я знаю, не любите, да сейчас и не то время года, чтобы развлекаться таким образом. С тех пор, как я вас видела, я чаще появлялась в обществе, нежели прежде, и все потому, что вы так велели, и решительно утверждаю, что именно по этой причине день ото дня чувствую себя все хуже и хуже. Как-то на этой неделе я нанесла визит одной знатной даме, незадолго перед тем возвратившейся из путешествия, и застала у нее целое сборище дам и щеголей, одетых, надо полагать, самым изысканнейшим образом. Надеюсь, вы простите меня, если я признаюсь вам, что от души желала, чтобы вы были свидетелем этой сцены, поскольку весьма сомневаюсь, что вам доводилось когда-нибудь наблюдать нечто подобное или нечто более необычное. В поведении самой хозяйки сочетались столь разные повадки, что я никоим образом не берусь вам его описать, не рискуя истощить ваше терпение. Что же до ее слушателей, то можно было подумать, будто все они лишь ей одной обязаны своим существованием, настолько подобострастно они себя вели. Их манеры и жесты напоминали ужимки павианов и мартышек; они ухмылялись и болтали наперебой о вещах, совершенно мне непонятных. Стены комнат украшали гобелены, на которых прекрасно изображены были деревья. И вот в то время, как я любовалась ими и желала себе очутиться в такой местности с —, один из этих молодчиков выхватил мой веер, всем своим видом давая понять, что я ему нравлюсь; он поверг меня в такой ужас, что мне уже вообразилось, будто он по меньшей мере утащит меня на крышу, как это произошло с вашим приятелем[1221], но тут в комнату вошел еще один из той же породы, и они начали корчить друг другу гримасы, а я, воспользовавшись случаем, сбежала. С тех пор, как мы с вами виделись, ни тяжба, ни решение посредников не продвинулись ни на шаг. Неудачи преследуют меня со всех сторон, и все же я вынуждена оставаться в городе, встречаться с мистером П[артингтоном] и прочее, что чрезвычайно для меня тягостно. Я решительно утверждаю, в моей жизни так мало радостей, что мне все равно, когда она прервется. Ради бога, напишите мне поскорее и поласковей, потому что, когда вас нет, ваши письма — единственная для меня отрада на земле, а вы, я уверена, слишком добры, чтобы пожалеть один час в неделю, если это может осчастливить хоть одно человеческое существо — Кэд, подумайте обо мне и пожалейте меня.
Свифт — мисс Эстер Ваномри
Лох-Гэлл, графство Арма, 13 июля 1722
Письмо ваше я получил, но я так часто с тех пор переезжал с места на место, что лишен был возможности указать вам, где именно я ожидаю получить от вас ответ и, если вы сейчас находитесь в деревне и это письмо не придет к вам в положенный срок, считая от проставленного мной числа, то я и на сей раз не смогу надеяться получить что-нибудь от вас, потому что в начале августа уеду отсюда. Мне весьма понравился отчет о вашем визите и поведении дам. Нет такого дня, чтобы я не был свидетелем точно таких же глупостей, совершаемых лицами обоего пола и, тем не менее, я терпеливо сношу их развлечения ради. Нам очень трудно угодить — вот наша с вами главная беда, и вопрос лишь в том, не сами ли мы тому виной. По крайней мере я думаю, что причина у нас одна. Не в пример, однако, вам, я не имею привычки ссориться со своими лучшими друзьями. В вашем письме, я думаю, отыщется не меньше десятка мест, в которых сквозит раздражение, и каждого из них вполне достаточно, чтобы испортить два дня прогулок пешком и верхом. В одном отношении мы с вами разительно друг от друга отличаемся: я готов бежать от хандры хоть на край света, вы же, напротив, готовы свернуть со своего пути, только бы встретиться с ней. Боюсь, что плохая погода не позволила вам хоть немного насладиться преимуществами жизни в вашем деревенском обиталище и способствовала тому, что вы предавались раздумьям в своей комнате. Я же почел за лучшее воспользоваться ею, чтобы перечесть сам не знаю сколько исторических сочинений и описаний путешествий. Мой вам совет — заведите себе лошадь для верховой езды и двух слуг, которые бы вас всегда сопровождали, да навещайте своих соседей, и чем они хуже, тем лучше. Внушать почтение доставляет известное удовольствие, а это всегда в вашей власти в силу вашего умственного превосходства и богатства. Лучшее из всех известных мне жизненных правил — это пить кофей, когда представляется такая возможность, и спокойно обходиться без него, когда это невозможно. Имейте в виду, что пока вы будете продолжать хандрить, я не отстану от вас со своими проповедями. У нас с вами такое родство душ, что я чувствую себя сейчас недостаточно расположенным к писанию писем, поскольку для этого, я полагаю, необходимо хоть раз в неделю пить кофей. Я могу со всей искренностью ответить на все ваши вопросы, как всегда это делал, но должен после этого предаться всем возможным развлечениям, затем что они помогают мне сохранить душевную бодрость, точно так же, как прогулки содействуют моему здоровью, а без здоровья и доброго расположения духа лучше уж быть собакой. Никогда в жизни я не менял еще так часто декорации, нежели сейчас, и с тех пор, как уехал из Дублина, спал, я полагаю, по меньшей мере на тридцати кроватях. И укладываясь, я всякий раз непременно натягивал на себя одеяло не иначе, как левой рукой, такова уж суеверная примета, которую я усвоил за последние десять лет. На этих деревенских почтах обычно такие странные порядки, что мы принуждены быть всегда наготове со своими письмами на случай, если им внезапно вздумается их потребовать. Вот и мое сейчас спрашивают, хотя оно все равно будет отправлено не раньше завтрашнего дня. Будьте бодрей, читайте, ездите верхом и смейтесь, как Кэд — давно еще бывало вам советовал. Надеюсь, ваши дела находятся сейчас в несколько лучшем состоянии. Я жажду увидеть вас здоровой, красивой и при параде; прошу вас, не теряйте вкуса ко всему этому. Прощайте!
Свифт — мисс Эстер Ваномри
7 августа 1722
Я покидаю сейчас мое нынешнее прибежище[1222] и, если где-нибудь вновь остановлюсь, то дам вам знать, потому что не прочь все же дождаться хорошей погоды для верховой езды и прогулок. Здесь не припомнят другого такого дождливого лета. Боюсь, впрочем, что вы пребываете на сей счет в полном неведении, разве только вам случается изредка выглянуть в окно, выходящее во двор, чтобы позвать кого-нибудь из слуг. Ваше последнее письмо с исполненным уныния отчетом о ваших судебных делах я получил. В прежние времена вы были куда более ловким сутягой, умудряясь склонить других добиваться вашего согласия на постановление парламента, ущемляющее их собственные интересы, дабы споспешествовать вашим. И вот теперь, когда вам не занимать ни способностей, ни умения, вы не снисходите до того, чтобы воспользоваться ими. Если вам взгрустнется, старайтесь читать что-нибудь занимательное или забавное, — таков мой рецепт, и он редко когда не помогает. Здоровье, хорошее расположение духа и богатство — вот самое дорогое в сей жизни, и последнее из них способствует двум первым. С тех пор, как мы с вами виделись, я не проехал верхом и каких-нибудь 400 миль и едва ли проеду более 200 до того, как увижу вас снова; и когда это произойдет, очень прошу вас не пытаться пожать мне руку: я испытываю теперь смертельный страх перед чесоткой, и единственная моя надежда, что, может быть, это просто ко мне под кожу забрались какие-нибудь мерзкие паразиты, клещи, например. Мне удалось уже извлечь несколько, и я надеюсь выскрести остальных. Разве одного этого недостаточно, чтобы впасть в хандру? Ведь, пожалуй, ни одна христианская семья не решится теперь принять меня под свой кров. И это все, что можно приобрести, путешествуя на север. Для меня было бы сущим несчастьем, если бы я был столь же привередлив по части предмета разговоров и собеседников, как вы. Любопытно, что это единственное, в чем вы сходитесь с Глассхилом, который утверждает, что во всей Ирландии нет ни единого человека, кроме Кэда, с которым можно было бы побеседовать. Что бы вы делали в этих краях, где вежливость так же неведома, как и чистоплотность? Однако меня прерывают, так что письму предстоит немного пропутешествовать вместе со мной. Итак, adieu до следующей моей остановки. — 8 августа. Я проехал вчера 29 миль, но ничуть не устал и очень хотел бы, чтобы малышка Эскинейдж могла бы проехать столько же. Отсюда я предоставлю моему письму отправиться в путешествие в одну сторону, а сам поеду в другую; не знаю пока, куда именно, и не ведаю, какие еще хижины и болота встретятся на моем пути. В эту самую минуту я представляю вас такой, какой вас обычно можно увидеть в десять утра, и вы задаете свои обычные вопросы, а я отвечаю на них, непременно сперва помедлив для вида. Эта сцена разыгрывалась уже раз сорок, точно так же, как и другая, длившаяся обычно с двух часов и до семи и, стало быть, на два часа продолжительней первой, но при этом у каждой из них есть свои agrémens particulier [приятные особенности (франц.).]. Наступили большие вакации. Закон изволит почивать, и погода стоит прескверная. Как вы коротаете время? Среди полей и рощ вашего сельского обиталища или в обществе кузенов и кузин[1223] в городе, а может быть предаетесь размышлениям, которые непременно выводят вас из себя, а потом доискиваетесь причин и приходите к досадным умозаключениям на основании ложных посылок. Самым лучшим собеседником для вас был бы, пожалуй, философ, к которому вы питали бы такое же почтение, как к проповеди. С тех пор, как я расстался с вами, я прочитал больше всякой дряни, нежели могло бы уместиться на всех ваших полках, и чувствую себя от этого намного лучше, хотя едва ли запомнил хоть полслова. Обращайтесь памятью к сценам в Виндзоре и на Кливленд-роу, Райдер-стрит, Сент-Джеймс-стрит и в Кенсингтоне, и в вашем вертепе и к пребыванию полковника во Франции и прочему. Кэд, я уверен, частенько думает обо всем этом, особенно сидя в седле. Какая глупая вещь — время, и до чего глуп человек, который был бы так же недоволен, если бы оно остановилось, как недоволен тем, что оно миновало! Однако я не стану продолжать в таком духе, потому что подобными писаниями и рассуждениями живо нагоню на себя тоску, а это единственное в вас, чему я не стал бы выражать одобрение посредством подражания вашему примеру. — Итак, прощайте до следующего места, где я сделаю остановку, если я вообще где-нибудь остановлюсь до своего возвращения, а сие я предоставляю решить судьбе и погоде.
1220
1221
1223