В предисловии к пьесе «Слова на оконном стекле» («The words upon the window-pane», 1931) [Yeats W. B. Selected prose. London, 1964, p. 212—234.] Йитс, как затем и в самой пьесе его герой — филолог Корбет, усматривает причину безбрачия Свифта и его боязни иметь потомство в сознательном страхе перед будущим, перед участью разума в человеческом обществе. Согласно Йитсу, эпоха Свифта была временем торжества интеллекта, и Свифт настолько страшился, что на смену ей придет эпоха тех манипуляторов мозгом, которых он высмеял в III части «Путешествий Гулливера», и свободе интеллекта наступит конец, что в его полубезумном мозгу это превратилось в боязнь потомства. И его опасения вскоре-де подтвердились появлением трактатов Руссо, прославлявшего инстинкты дикарей и подготовившего, в свою очередь, появление санкюлотов. Йитсу вторит его герой Корбет: Свифт… предвидел крушение Разума, он предвидел демократию, он должен был страшиться будущего. Пьеса Йитса талантлива, она трагична к одновременно чуть ли не сбивается на фарс; трагичны фигуры Свифта, Стеллы и Ванессы; драматизм их диалога особенно оттеняется пошлостью и бездуховностью собравшихся здесь и внимающих им спиритов, как бы символизирующих собой то интеллектуально убогое общество, которое сменило эпоху Свифта, но рассуждения Йитса в предисловии и основная мысль пьесы, увы, достаточно тривиальны, они едва ли помогают нам понять драму Свифта и скорее свидетельствуют о времени и жизнеощущении самого автора. Мы, видимо, никогда не узнаем, был ли заключен брак со Стеллой, никогда не узнаем, почему Свифт избрал своим уделом одиночество. Ясно лишь одно — с приездом Ванессы драматизм сложившейся ситуации только усугубился. Ванесса с сестрой жила попеременно то в Дублине, то в унаследованной ею небольшой усадьбе на окраине городка Селлбридж в 10 милях от Дублина и неподалеку от дороги, по которой Свифт ехал обычно в свой приход Ларакор. Тем не менее, как это видно из писем, до 1720 г., то есть за первые шесть лет пребывания Ванессы в Ирландии, он ни разу не приезжал в Селлбридж, и они виделись только в Дублине, да и то достаточно редко, поскольку Свифт не хотел давать пищу для всякого рода пересудов, из тех же писем видно, что Ванесса вела чрезвычайно уединенный образ жизни, проводя целые дни в обществе больной сестры и предаваясь печальным размышлениям. После Лондона, где у них в доме едва ли не каждый вечер бывали гости и притом люди избранного круга, нынешняя жизнь была, конечно же, особенно тягостной. Тяжбе с душеприказчиками мистера Ваномри не было видно конца, состояние сестры все чаще казалось безнадежным, да и собственное здоровье Ванессы оставляло желать лучшего. В этих условиях все содействовало тому, чтобы Ванесса со всей силой своей страстной натуры сосредоточилась на безысходном и мучительном чувстве. Свифт тщетно взывал к ее благоразумию, ее жалобы и упреки постепенно утрачивали свое действие на него и только раздражали или приводили в ярость; она и сама это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Прервать их отношения Свифт тоже не решался — в письмах Ванессы мольбы сменяются порой негодованием и даже почти нескрываемыми угрозами, которые тотчас сменяются слезами слабости или попыткой перевести все в шутку… Свифт старается в таких случаях изящно выйти из положения, говоря, что будет писать еще реже, чтобы получать такие прекрасные письма, или же ссылается на занятость, нездоровье, дурную погоду… Письмами они обмениваются через посыльного; иногда это наспех составленные записки; вместо адреса Свифт нередко пишет ласкательные прозвища Ванессы — Эсси, Мисэсси, Мист…; сам он фигурирует в этих письмах не как декан и не Каденус (латинизированная анаграмма слова декан), а как Кэд (часть этой анаграммы), или Сомнус, или пишет о себе в третьем лице: «Ваш друг… как раз был у меня…»; он старается писать по возможности обиняками и предлагает ей заменять все те слова, которыми она хотела бы сопровождать его имя в конце или начале письма, то есть ласковые эпитеты, черточками, чтобы посторонние не поняли, о чем идет речь, и она пытается следовать его примеру, но в ее письмах то и дело прорывается неприкрытая страсть.
[В пьесе Йитса молодой ученый из Оксфорда — Джон Корбет, интересующийся судьбой Свифта, попадает на собрание дублинской ассоциации спиритов. По воле случая это происходит в том самом доме, где некогда жила Стелла и где на оконном стекле она написала строки своего стихотворения на день рождения Свифта. Некая дама, супруг которой утонул десять лет тому назад, хочет спросить у мужа совета — покупать ли ей лавочку, другой жаждет заодно выяснить у этого утопленника, правда ли, что тому на небесах живется припеваючи и т. д. Собравшиеся обеспокоены тем, что два прошлых спиритических сеанса были сорваны вторжением каких-то неведомых посторонних духов. То же самое происходит и на этот раз: появляются духи Свифта и Ванессы. Никто из присутствующих, кроме Корбета, разумеется, понятия о них не имеет. Ванесса говорит Свифту о своей любви, о том, что она не в силах совладать с собой, что она хочет иметь от него детей, что он стареет и будет очень одинок. Страшась гнева Свифта, Ванесса приникает к самой земле и ее локоны касаются пола, а Свифт в муке восклицает: «Чтобы я помогал тем самым множить подлость и мошенничество в мире!? …О господи, услышь молитву страждущего Джонатана Свифта, сделай так, чтобы я не оставил потомству ничего, кроме ниспосланного мне небесами разумения!». Затем Ванессу сменяет Стелла, и Свифт спрашивает, не причинил ли он ей зло? Ведь у нее нет мужа, возлюбленного, детей… Впрочем, она уже ответила на это своими стихами, обращенными к нему: она презирает обычный удел женщины — быть к тридцати годам либо покинутой любовницей, либо ненавистной женой… Да, он боится одиночества, боится пережить друзей и самого себя, но она его утешила, она закроет ему глаза… Сеанс окончен, а медиум еще долго не может освободиться из-под власти говорящего его устами духа и против воли вдруг заламывает руки и голосом Свифта страдальчески говорит, что все, кого он любит, ушли из жизни, и словами библейского пророка Иова, которые так часто любил повторять сатирик, проклинает день своего рождения. И только один Корбет понял теперь, почему Свифт так избегал брака и страшился оставить потомство: он страшился грядущего, — Yeats W. В. The collected plays. London, 1934, p. 597.]
В книге Оррери Ванесса охарактеризована как особа крайне тщеславная, любящая наряжаться, жаждущая вызывать восхищение, преисполненная уверенности в своем превосходстве над прочими женщинами, дерзкая и надменная, лишенная и признака красоты или благовоспитанности…, вполне довольная своей репутацией любовницы Свифта… и, тем не менее, стремящаяся стать его женой. Последующая ее агония в Селлбрид-же — морализирует Оррери — несчастный пример дурно прожитой жизни, склонности к фантазиям, бредовых планов и женской слабости (Op. cit., р. 73—80). Дин Свифт оспаривает каждую строку, каждое слово этой характеристики (Op. cit., p. 264). Некоторые исследователи считают, что самым авторитетным в этом споре является свидетельство самого Свифта, знавшего Ванессу столько лет и чуть ли не через пятнадцать лет со времени их знакомства ставившего ее «выше всего рода человеческого» и называвшего всех остальных женщин в сравнении с ней «дурами в юбках». К счастью для Стеллы, она не подозревала о существовании цитируемого нами письма и верила, что Свифт восхищается только ею. Его похвалы здесь, как нам кажется, отдают литературным упражнением на тему, все письмо носит преувеличенно комплиментарный характер, особенно ощущаемый в сравнении с тоном других писем Свифта, где он бывает временами и фамильярен, и грубоват, а иногда, мягко говоря, и неделикатен, когда, например, спрашивает Ванессу, отчего это она не влюбилась в кого-нибудь из священников своей округи, и прибавляет: «вы еще не достигли того возраста, когда любят священников». В его устах это была очень жестокая шутка. В целом же создается впечатление, что Свифт никак не мог определить ту линию поведения с Ванессой, которая была бы наименее болезненной и позволила избежать неприятных осложнений.
Ванесса же в своих письмах вся, как на ладони: ей не до уловок; малейшего ласкового слова Свифта, обещания приехать — достаточно, чтобы она была счастлива и вновь преисполнилась надеждами. Свифт, конечно, понимал это и время от времени воскрешал ее иллюзии, то обещая написать поэму об истории их знакомства, то советуя чаще вспоминать счастливые минуты прошлого или восхищаясь ее достоинствами. Быть может, Ванесса с точки зрения тогдашней морали и соображений благоразумия вела себя опрометчиво, но именно этим она и привлекательна, а своими страданиями и верностью на протяжении долгих лет (известно, что она неоднократно отвечала отказом по крайней мере двум претендентам на ее руку) она искупила свои возможные недостатки и прегрешения: она не нуждается ни в чьих оправданиях и свидетельствах, даже в свидетельствах Свифта, потому что самым убедительным оправданием служат ее собственные письма. Это прекрасно выразил Марк Твен: читая известный очерк У. Теккерея о Свифте [Теккерей У. М. Собр. соч. в 10 томах. М.: Художественная литература, 1977, т. 7.] он, вопреки мнению самого Теккерея, сделал на полях книги следующую запись по поводу Ванессы: «В истории этой несчастной, безобидной, печальной, толстой девушки заключено для меня нечто бесконечно трогательное». [Mark Twain's Margins on Tackeray's Swift. N. Y., 1935, 51.]