А Цено Колбаков и его семья — типичный образчик союза нежных душ!
Вот почему я не буду обижаться, если в мой адрес прозвучат гневные слова, очевидно., в этом повинен я сам: мне не удалось рассказать о семье Колбаковых надлежащим образом, раскрыть то огромное богатство, фантастическую одаренность, широту, глубину, наконец безграничность их, как я уже упоминал выше, нежных душ. Разве такой человек, как Колбаков, обидится, узнав о том, что мы открыто и честно поведали об историях, случаях и событиях из его повседневной жизни?! О, нет!
Наоборот, — такой человек, как Колбаков, отлично знает, что подлинный Колбаков должен быть у людей на языках, дабы не быть у них в ногах!
«Пусть знают, — сказал мне однажды Колбаков, усевшись в свой пурпурно-красный фатерштул и попыхивая голландской трубкой, источающей аромат подлинного „Клана“, — пусть знают, что я сорю деньгами. Тогда они будут думать: „Знать большая шишка этот Колбаков, раз сорит деньгами. Разве всякая мелюзга и шушера может позволить себе нечто подобное?“
Мне пришлось согласиться с ним, так как я никогда не видал, чтобы мелюзга и шушера транжирила деньги. Мелюзга и шушера старается выглядеть опрятной, скромной и экономной, переступает на цыпочках и говорит не повышая голоса, — а то, не дай бог, кто-нибудь, не разобравшись, примет их за вертопрахов и повес.
«Говорят, — продолжил Колбаков, и в его задушевном тоне чувствовалось явное желание поделиться своей выстраданной мудростью, -что скромность — это добродетель. Ладно, допустим. Я не люблю спорить с людьми. Раз ты видишь, что человеку хочется поспорить, выслушай его, скажи ему, что он прав, и забудь о нем. А потом, поступай по собственному разумению. Потому что споры — это излишние потуги, расходование ценной человеческой энергии, той самой энергии, которую можно с пользой употребить на благо вселенной. В споре с шушерой и мелюзгой (как видите, Колбаков ловко пользуется в своих высказываниях инверсией, меняя местами „мелюзгу“ и „шушеру“ и тем самым нагнетая столь необходимое для ораторского искусства напряжение) ты тратишь столько нервных клеток, которых вполне, хватило бы на организацию путешествия до Вены. Не снисходи до мелюзги, просто похлопай беднягу по плечу, создавая впечатление, что ты его ценишь, и он пойдет похваляться перед всеми, что Колбаков удостоил его похлопывания по плечу. А в это время Колбаков уже будет потягивать винцо в Гринцинге.
«Итак, скромность принято считать добродетелью, — вернулся к исходным рассуждениям Колбаков, окутанный благоуханными клубами дыма. — Не стану спорить, возможно, она действительно является добродетелью, но я предпочитаю быть нескромным. Пусть люди говорят: „Колбаков нескромен“, — ибо это означает, что я на слуху у людей, они не одобряют моего поведения, зато уважают меня. Неужели это так плохо? Неужели, по-твоему, лучше быть скромным и никому не известным, чтобы никто не знал, кто твои друзья, с кем ты пьешь виски и на кого можешь положиться? Значит ли это, что я должен, как какой-нибудь слизняк, спрятаться в свою скорлупку и выползать из нее лишь тогда, когда всех более достойных существ и след простыл, миновала опасность, что на меня наступят и раздавят, когда все уже натешились вдоволь и из милости оставили немного свободного места и свободного времени для Колбакова? Так, что ли?» — Я смотрел на гордую посадку его головы, на виски, убеленные благородной сединой, слушал его грудной густой бас, и душу мою переполняло восхищение тем, как одним махом Колбаков расправлялся с любым сомнением, появившимся в мозгу его слушателя, — немного свободного места и свободного времени для Колбакова?! Ха-ха! И он засмеялся: «Ха-ха-ха!» — и продолжил:
«Мне хочется послушать музыку. Душа жаждет музыки, но часы показывают двенадцать. Я хочу музыки, а уже поздно. Так что же? Надеть ночной колпак и свернуться калачиком под одеялом? Лишь на том основании, что кто-то уже дрыхнет? Что, что? Не слышу, что ты там бормочешь? Уже поздно? Да, для вас поздно. Вам завтра, еще не продрав как следует глаза, придется трусить на трамвайную остановку, а я желаю слушать музыку. И потому выбираю пластинку или кассету, включаю проигрыватель или магнитофон — да, апропо, ты обратил внимание на мой новый „Ухер“? — и слушаю. Слушаю, сколько душа пожелает, а те, что торчат в соседних квартирах, сворачиваются под своими одеялами, как улитки в скорлупке, потому что они уже знают: Колбаков слушает музыку! Колбаков, нескромный, шумный, откровенный Колбаков возжелал послушать музыку, и вместе с ним ее будут слушать и все эти шмакодявки, которые ни разу в жизни не осмелились нарушить общепринятые правила поведения. А Колбаков нарушает -причем в открытую! И тогда все воскликнут: „Ого, видно, важная фигура этот Колбаков, раз смеет в открытую нарушать правила приличия“.