Идеи сионизма и планы поездки в Палестину целиком захватили ее. Физически она была еще рядом со мной, но мысленно она жила уже в ином мире. И хотя внешне она сохраняла обычное спокойствие, все, находившиеся в непосредственной близости к ней, видели, что все ее существо было проникнуто внутренним волнением. Многие из ее друзей, увлеченные ею, тоже присоединились к сионистскому движению.
Тут я должна рассказать один случай, происшедший в школе, и несомненно ускоривший уже ранее происходившие в ее душе перемены.
Дело было осенью 1937 года, когда Анико была в седьмом классе гимназии. По установившейся традиции, обязанности секретаря кружка самообразования должна была исполнять {319} ученица седьмого класса и, само собой разумеется, секретарем была избрана Анико. Однако восьмой класс, в духе политических настроений того времени, придавал значение лишь одному обстоятельству: эту должность нельзя было отдавать еврейке. Анико была поражена, когда на первом собрании кружка был снова поставлен на обсуждение вопрос о выборах секретаря, тогда как она уже ранее была избрана на эту должность седьмым классом.
Анико молча и с полным самообладанием следила за ходом собрания, и когда новоизбранный секретарь, ее школьная подруга, подошла к ней и со слезами на глазах заявила, что откажется от должности, так как не достойна ее, - Анико ответила ей: "Прими ее, не колеблясь, и не думай, что я завидую тебе. Если не ты, то кто-нибудь другой станет секретарем. Дело ведь не в том, кто больше достоин этой должности - Анна Сенеш или Мария Икс. Главное в том, будет ли это еврейка или христианка".
После собрания ее классная руководительница подошла к ней и сказала: "Я надеюсь, что несмотря на все случившееся, ты будешь участвовать в работе кружка". - "Как вы могли подумать такое? - ответила Анико. - Само собой разумеется, что с этим восьмым классом я сотрудничать не буду".
Когда она рассказала об этом происшествии, я поняла, что оно сильно задело ее, но и на этот раз она не высказала этого вслух.
{320} Пасхальные каникулы 1939 года мы провели у Гиоры, учившегося тогда в Париже. Анико была счастлива, узнав, что и он стал убежденным сионистом. Я видела, как они подолгу с юношеской страстью и сверкающими от возбуждения глазами строили планы на будущее. Через несколько месяцев Анико уедет в Палестину, а по окончании учебы за ней последует и Гиора. И уж, конечно, по прибытии туда в первую очередь начнут хлопотать, чтобы и я, их мать, присоединилась к ним.
Мое сердце сжималось тогда от жестоких сомнений: "Будем ли мы еще когда-нибудь сидеть все вместе? Когда и где это произойдет?".
3.
С отличием сдав выпускные экзамены, Анико навсегда распрощалась с гимназией и любимыми учителями.
Ее намерение переехать в Палестину тогда уже не было ни для кого секретом. Знали об атом и ее учителя и все они по очереди пытались подействовать на меня, чтобы я уговорила Анико не уезжать. Они ручались, что добьются ее приема в университет (несмотря на то, что применение Numerus clausus с каждым днем становилось строже).
Когда я рассказала ей об этом, она ответила:
"Неужели радоваться тому, что окончив с отличием, я с трудом, по протекции буду принята в университет, тогда как любой гимназист - {321} христианин, чудом выдержавший выпускные экзамены, сможет поступить беспрепятственно? Неужели они не способны понять, что помимо желания учиться, у меня имеются другие планы и устремления, путь к которым здесь навсегда закрыт для меня?"
Тогда я снова задала ей вопрос, по которому между нами были самые большие разногласия: если уж она решила уехать в Палестину, то почему она решила поступить там именно в сельскохозяйственную школу, а не в Иерусалимский университет? Ведь принимая во внимание ее способности, место ее именно там: в университете она сможет достигнуть значительно большего, чем в чуждом ей земледелии. В ответ я услышала следующее: "Интеллигенции и без того много в Палестине. Страна нуждается в рабочих руках - кто же возьмется за эту работу, если не мы, молодые?"
В начале сентября, незадолго до ее отъезда, вспыхнула вторая мировая война, и все дороги на Палестину закрылись.
Я наверняка примирилась бы с этой ситуацией, но с нею этого, конечно, не случилось. Она бегает из учреждения в учреждение, обращается в любое место, где есть хотя бы малейшая надежда получить помощь. В конце концов ей удалось примкнуть к проезжавшей через Венгрию группе халуцов (Пионеров-поселенцев.) из Чехословакии.
Вечером мы пришли в бюро Еврейского общества социальной помощи, чтобы оформить {322} документы на выезд. Мы стояли в передней, когда один из служащих вышел к нам и, пригласив нас в свой кабинет, сказал: "Как же мне не сделать этого для дочери Белы Сенеш? Ведь он был одним из любимейших учеников моего отца, главного раввина Микши Вейсса" - и вручив ей бумаги, он сказал, что поезд отходит завтра в полдень с восточного вокзала.
Мое сердце замерло: "Неужели завтра? - Ведь она должна еще собраться, уложить вещи..." - сказала я, - "Я свое сделал, мадам, - ответил он, остальное за вами".
Родные и друзья, которые узнали о ее отъезде, пришли вечером проститься. А потом всю ночь напролет мы укладывали вещи. Наутро - снова хождения по консульствам за визами.
13 сентября 1939 года, в час дня, мы вышли за ворота нашего домика, направляясь на вокзал. Мы обе сдерживали себя, чтобы не дать волю обуревавшим нас чувствам. Но в последний момент, обнимая на прощание нашу преданную служанку, Анико расплакалась и сказала: "Рози, дорогая, береги маму!".
На вокзале одна из моих сестер занялась багажными и таможенными формальностями - и мы в последний раз простились, с Анико.
Стоя у окна вагона, она делала огромные усилия, чтобы подавить слезы. К напряжению и волнениям последних недель теперь прибавились переживания, вызванные уходом из семьи, горечь прощания и чувство неуверенности в будущем.
{323} Поезд тронулся и вскоре скрылся из виду, унося ее в даль.
Мне показалось, будто черное густое облако опустилось на вокзал.
Когда я возвратилась домой, уже смеркалось, а тусклое мерцание свечей в опустевшем доме еще более усиливало скорбное настроение наступающих "грозных дней" (Еврейский Новый год и "десять дней раскаяния", завершающиеся Судным днем.).
Судьба нанесла нам жестокий удар, разбила нашу небольшую семью и разбросала ее по миру.
ВСТРЕЧА
1.
Чем больше сгущались тучи над головой венгерского еврейства, все более возрастала моя признательность судьбе, по милости которой Анико находилась в безопасном месте и была счастлива. Меня беспокоил только Гиора, но после многочисленных приключений в конце января 1944 года и он добрался до Палестины. Анико известила меня об этом телеграммой. Я была бесконечно счастлива, что оба они, наконец, вместе.
Я тоже приняла решение уехать в Палестину, неизвестными мне путями я получила от Анико указание быть готовой, так как в течение считанных дней мне будет предоставлена возможность отправиться в путь. Это были {324} последние дни эмиграции венгерских евреев в Палестину.
Но тут наступило 19 марта 1944 года - день вторжения немцев, и для венгерских евреев начался период леденящих кровь ужасов.
В других странах для выполнения законов и приказов о нашем уничтожении потребовались годы. Здесь все это осуществлялось с головокружительной быстротой. Желтая шестиконечная звезда, которую мы обязаны были пришить к нашей одежде, как будто парализовала; были евреи, которые вообще не хотели выходить на улицу с этим знаком.
Ежедневные аресты, выселения из квартир, массовые самоубийства таковы были следы, оставляемые нацистами на своем пути. Я лишилась возможности видеться с родными, жившими в провинции. А в мае они уже были в гетто. Поползли слухи, что евреев из гетто будут куда-то вывозить. А спустя четыре-пять дней всем евреям Будапешта было приказано собраться в домах, помеченных шестиконечной звездой Давида. Я тоже уложила самые необходимые вещи, хотя и не решила, как поступать дальше. Мои приятели - муж и жена стали уговаривать меня уклониться от назначенной явки, раздобыть подложные документы и, выдав себя за христианку, удрать вместе с ними в Румынию, а оттуда уехать в Палестину. Вначале этот замысел показался мне фантастическим и неосуществимым. Тем не менее я в конце концов достала нужные документы, но все еще продолжала {325} медлить с решением вопроса о побеге.