— Помню, — ответил я ошеломленно.
— Первая заповедь какая? — продолжал экзаменовать меня подросток.
— «Не убий», — послушно процитировал я.
— Вот именно. Сказано авторитетным лицом, очень давно, чего зря повторяться?
Он перекинул ногу.
— Объяснять людям такую банальную истину гению было бы не к лицу. Да и неинтересно, я думаю. Достоевский писал совсем о другом.
— О чем же? — спросил я, невольно втягиваясь в разговор.
Молодой человек, похожий на подростка, пожал плечами.
— А что, и так не понятно? — спросил он с оскорбительной интонацией превосходства. Я отчего-то вспомнил ноутбук, оставшийся на столе в моем кабинете. — Ясно же, что он разгромил идею превосходства одного человека над другим! В основе романа лежит идея исключительности. Дескать, существуют люди, которым позволено то, что не позволено другим. Например, убивать. Причем, то, что убивать грешно, под сомнение не ставится. Убивать грех, но мне можно. Воровать грех, но мне можно. Почему? Потому, что я не такой, как все. Я — исключительный. Следовательно, именно я могу судить о том, кто имеет право жить, а кто его не имеет.
Женя снова пожал плечами. Все повернулись к нему и жадно ловили каждое сказанное слово.
— Беда в том, что когда такие исключительные люди начинают проводить чистку, то в мясорубку вместе с плохими и недостойными людьми попадают невинные. Такие, как Лизавета. А иногда они попадают в мясорубку раньше всех остальных. Вот Федор Михайлович и задался вопросом: остановит ли это человека, считающего себя исключительным? Раскольникова не остановило. Гробанул он и отвратительную старуху, и жалкую, ни в чем не повинную, Лизавету.
Подросток снова пожал плечами.
— По-моему, это очевидно, — повторил он. — Как вы думаете, остановился бы Раскольников, если бы дома была только Лизавета? Повернул бы назад? Конечно, нет! Убил бы ее одну, за милую душу, и удрал! А старуха-процентщица продолжала бы жить-поживать и добра наживать…
Он одернул на себе рваный пиджак и сказал:
— Я бы так написал. По-моему, так даже наглядней получается.
— Это был бы очень современный роман, — только и смог проговорить я, когда немного опомнился.
Ничего себе подросток типа «унисекс»!
— Первыми попадают невинные, — тихо повторил человек с орденскими планками на пиджаке. Кашлянул и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Знаете, он прав… В войну так и было.
А я просто не мог ничего сказать.
Через пять минут конференция завершилась. Народ потянулся ко мне с книжками в руках. Я краем глаза поймал фигурку в рваной джинсе. Как выяснилось, мужскую фигурку. Да, интересный парень этот Женя.
Женя приблизился ко мне, и я поднял глаза от подписанной книги.
— Всего хорошего, — сказал мне подросток типа «унисекс».
Я еще раз окинул его взглядом. Худой, но высокий. Метр восемьдесят, не меньше. Это он только издалека таким щуплым кажется. За пояс у юноши была воткнута книга Акунина.
— Все же любите Акунина? — спросил я одобрительно. Приятно, когда молодые люди читают по-настоящему хорошие книги.
— Люблю.
— Но не соглашаетесь с ним…
— А что, если любишь, нужно обязательно со всем соглашаться? — удивился Женя. — Мне с ним спорить интересно. С умным человеком всегда интересно спорить.
Я не нашел, что ему ответить. Только кивнул на прощание.
Да. Интересная молодежь у нас выросла.
Народ разошелся, мы с Маргаритой Борисовной остались одни.
— Спасибо, Антон Николаевич, — поблагодарила она меня. — По-моему, разговор получился.
— Он получился благодаря Жене, — ответил я и вытер платком вспотевший лоб. — Что это за парень?
Маргарита Борисовна едва заметно подобрала губы.
— Он из хорошей семьи, — признала она неохотно. — Но мальчик… трудный. Правда, очень много читает.
— Учится? — поинтересовался я.
— Выгнали, — так же коротко ответила мне собеседница. — Из МГУ выгнали. Со второго курса журналистского факультета.
— Ничего себе! — оценил я размер катастрофы. — За что? Мальчишка-то умный!
— Да. Только травкой балуется.
— Кто сейчас не балуется? — возразил я.
— И на мотоцикле пьяный гоняет. Чуть под суд не попал. Вот его и отчислили от греха подальше.
— Понятно, — сказал я тихо.
Да. Странная молодежь у нас выросла.
Маргарита Борисовна нерешительно кашлянула.
— А вы заметили одну вещь? — спросила она робко.