– Но , может, людям холодно было.– Пытался возразить Михаил Иванович.
– Да ведь там были редчайшие книги – Пушкин, Державин, Ломоносов, Крылов, древние рукописи. И всё в огонь. Разве можно так жить – жить одним днём, лишь бы набить своё брюхо, а о духовно не думать.
– Придет время, подумаем и о духовном, – возразил Михаил Иванович.
– Кто подумает? Если цвет русской культуры уехал за границу. Бунин, Куприн, Цветаева, Теффи, Аверченко и еще много известных людей сейчас выброшены из страны за ненадобностью, потому как пролетариату не нужна культура, им только жрачка и водка нужна.
– Не все выехали, остались и в России еще известные писатели, – возразил уже я, ибо мне этот разговор становился совсем неприятным.
– Кто же тут остался?
– Например, Демьян Бедный.
– Ох, разве это поэт, это скоморох, который танцует под дудочку правительства.
– А Алексей Толстой.
– У него одни амбиции, а пишет он очень примитивно.
– Почему же примитивно? Вот недавно я прочитал его роман "Гиперболоид инженера Гарина" Замечательная вещь.
– Конечно, замечательная вещь, потому что там побеждает пролетариат, это же мечта наших кремлевских идиотов.
– Ну, ты, Петрович, не слишком критикуй, а то не ровен час…
– Плевать я хотел, ибо страна катится в пропасть.
– А вот мы с мамой ходили на спектакль "Белая гвардия" Михаила Булгакова, очень хорошая вещь, талантливо написано, читал я в рецензии.
– Так этот же спектакль запретили потом, как и другие пьесы Булгакова.
– Я этого не знал.
– Вот так ваша власть отнеслась к единственному толковому произведению без всяких политических лозунгов.
– А почему же запретили?
– А потому что белогвардейцы стали в народе почитаться, как настоящие герои. Фотографии Шервинского, Николки, Лариосика и другие героев пьесы стали раскупаться тысячными экземплярами в газетных киосках.
– Да, наши девушки в классе тоже покупали, и хвастали одна перед одной, у кого артист лучше.
– Вот тогда кремлевские правители испугались такой популярности, и что бы чего-нибудь не вышло, они запретили спектакли Булгакова.
Мне нечем было уже крыть, и я полез на верхнюю полку спать, а они еще долго спорили о политике. Коснулись, конечно, и коллективизации. Илья Петрович говорил о скором бунте, ибо народ уже доведен до крайности – мы сидим на бочке с порохом, и стоит только спичку поднести, что бы она взорвалась. На этом я уснул, и уже ничего не слышал.
29 июля 1933 год.
Мама была очень рада моему приезду, но вместе с тем огорчена, ибо боится за меня – в мое отсутствие приходили два раза люди в штатском, интересовались, где я. Мама ответила, что не знает, куда я уехал и вестей от меня не получает. Михаил Иванович сказал, что бы я пока сидел дома, а он сам разведает обстановку.
30 июля 1933 год.
Михаил Иванович пришел с Главка не в настроении, ибо наряды-заявки на поставку оборудования где-то утеряны (очередной демарш наших врагов), и теперь надо ждать окончания года, что бы сделать новую заявку. Вот она наша советская бюрократия. Михаил Иванович за голову схватился. Конечно, она полетит у него первая. Вспоминаю анекдот из прошлого. Наполеон вызывает своих маршалов после проигранной битвы, и спрашивает у них, почему они проиграли битву. Выходит тогда маршал Мюрат и говорит, что мы проиграли из-за нескольких причин: во-первых, нам не подвезли боеприпасы, во-вторых… Достаточно – сказал Наполеон, – все остальные причины несущественны. Так и в нашем случае. Последним окажется Михаил Иванович. Мне жалко на него было смотреть. Мы весь вечер думали, что же нам делать, решили – идем завтра к Наркому Серго Орджоникидзе.
3 августа 1933 года.
На прием к Серго Орджоникидзе мы, к сожалению, не попали. Во всём виновата наша бюрократия, ибо нам сказали в Наркомате тяжелой промышленности, что нам надо записаться на прием в секретариат, а там рассмотрят наше обращение и тогда дадут нам направление к кому надо обратится, прежде чем мы попадём на прием к Серго Орджоникидзе. Понятное дело, что на такую волокиту уйдет не один день. Это нас совсем не устраивало.
– Надо искать выход, – задумчиво сказал Михаил Иванович, когда мы вышли из наркомата.
– Може, будем ждать, пока товарищ Орджоникидзе будет выходить из здания Наркомата? – внес предложение я.