Пошли американские Турбины (трое) и мы. Круглый стол, свечи, плохой салат, рыба, водка и дама.
Третьего у нас были Леонтьев и Калужский. Бедный Яков совершенно раздавлен.
Енукидзе (они говорили) прислал в Театр распоряжение — оставить Леонтьева в Театре.
Нижний кабинет сначала растерялся, но потом как-то ухитрился даже не ответить.
Четвертого вечером у нас Коля Лямин и Патя Попов. Их распирает любопытство — знакомство с американцами! Они яростно уничтожали рокфор, который Оля днем привезла из Риги и который Миша выдавал им за американский.
Пятого сентября у нас были Оля и Женя Калужский вечером. А днем заезжал Яков Леонтьевич прощаться перед Ессентуками. М. А. с Сережкой были в это время на даче в Болшеве.
Сегодня, шестого, и Екатерина Ивановна и Фрося — выходные. Мы одни, втроем. У М. А. болит живот, чем-то окормили на даче. Сначала он занимался с Сергеем уроками, потом учил его шахматам.
Переложили американский вечер с седьмого на девятое.
По телефону — предлагают М. А. делать для кино «Обломова». М. А. разговаривал вяло.
Вечером заходил сосед — писатель Л. с просьбой напечатать и выправить письмо наверх — не печатают, отовсюду выставили, тяжело живется. Потом записка от А. — тоже из нашего дома — просит денег. Нашлось.
За окном, во дворе, играют на гармонике, поют дикими голосами.
Съезд писателей закончился несколько дней назад — банкетом в Колонном зале. Рассказывают, что было очень пьяно. Что какой-то нарезавшийся поэт ударил Таирова, обругав его предварительно «эстетом»…
Сегодня суетливый день.
Массаж. Поликлиника. Домой. С М. А. в Театр на репетиции «Пиквика», потом — в город, поиски мебельной материи. Сережкин восторг от пломбира. Опять Театр.
Вышли из конторы, во дворе К. С. — без пальто, в шляпе. (Сказала о замужестве, вспомнили наш разговор в тридцать первом году.)
Станиславский попросил М. А. позвонить утром завтра к нему — надо говорить о «Мольере». Публика останавливалась у ворот, смотрела на Станиславского.
После обеда и сна диктовал «Ревизора».
Мысль — делать картину из «Следопыта». М. А. очень любит эту вещь.
В «Литературной газете» интервью Бланш Юрка. «Ей очень нравятся «Турбины», сколько в них лирической теплоты, как женственен образ Елены…»
По дороге в Театр встреча с Судаковым.
— Вы знаете, М. А., положение с «Бегом» очень и очень неплохое. Говорят — ставьте. Очень одобряет и Иосиф Виссарионович и Авель Сафронович. Вот только бы Бубнов не стал мешать (?!).
Со слов Оли и Калужского: Калужского снимают с должности заведующего труппой, оставляют только актером. Олю — только секретарем Владимира Ивановича, секретарем же дирекции будет Рипси. Сахновского снимают с должности зам. директора, оставляют режиссером. Павла Маркова совсем вон.
Сахновскому, Калужскому и Оле сделаны уже лестные предложения из других театров.
Они собираются в упор задать вопрос Станиславскому или Егорову — о своей судьбе, и тогда примут решение.
Позвонила к Хмелеву, пригласила его на завтра к нам.
Сегодня пришло из Киева письмо: «Пришлите копию отзыва Горького о «Мольере»».
Из-за границы как-то Фишер прислал фотограмму письма Горького следующего содержания:
«О пьесе М. Булгакова «Мольер» я могу сказать, что — на мой взгляд — это очень хорошая, искусстно[9] сделанная вещь, в которой каждая роль дает исполнителю солидный материал. Автору удалось многое, что еще раз утверждает общее мнение о его талантливости и его способности драматурга. Он отлично написал портрет Мольера на склоне его дней. Мольера уставшего и от неурядиц его личной жизни, и от тяжести славы. Так же хорошо, смело и — я бы сказал — красиво дан Король-Солнце, да и вообще все роли хороши. Я совершенно уверен, что в Художественном театре Москвы пьеса пройдет с успехом, и очень рад, что пьеса эта ставится. Отличная пьеса. Всего доброго. А. Пешков».
Почему, кому давал Горький этот отзыв, так мы и не узнали. Да, правду сказать, и не узнавали.
Так вот, Театр, прознав про этот отзыв, просит выслать его. Если М. А. согласится, перешлю. Но М. А. думает, что не стоит, что вообще лучше, чтобы пьеса пошла раньше во МХАТе.
Тип с «Обломовым» пропал. Все исчезают для нас люди среди бела дня…
У нас вечером девятого: московские Турбины, американские Турбины, Жуховицкий, конечно; Калужские. Ужин при свечах, пироги, икра, севрюга, телятина, сласти, вино, водка, цветы. Сидели уютно часов до четырех. Станицын хорошо показывал Станиславского, Немировича, Тарханова, Ершова, Булгакова. Первыми пришли Жуховицкий и Ольга с Калужским. Потом — Станицын, Яншин, Хмелев. Потом — американцы — Алексей, Лариосик и режиссер Вельс с художницей-американкой в красной шапочке и стоптанных туфлях.