— Они сегодня будут ночевать под открытым небом, — задумчиво сказала я.
Гаррисон недоуменно посмотрел на меня.
— Я про парад. Сегодня целые семьи заночуют вдоль Колорадо, завернувшись в одеяла или спальные мешки. Среди моих знакомых есть и такие, кто каждую ночь перед парадом проводит на свежем воздухе с тех пор, как я была еще маленькой. Это такая же семейная традиция, как фейерверки в День независимости. И это только те, кто будет смотреть парад вживую.
Меня охватил озноб. Я все еще ощущала волну воздуха и оглушительный взрыв в бунгало.
— По приблизительным оценкам, трансляцию парада по телевизору будут смотреть около двухсот миллионов человек по всему миру.
Судя по лицу Гаррисона, такая цифра была для него новостью.
— Двести миллионов, — удивленно повторил он. — Я и понятия не имел.
— Это второе по популярности событие в Америке после финала чемпионата по бейсболу.
Я какое-то время всматривалась в темную дорогу впереди.
— Что именно, по словам Филиппа, Габриель сказал ему? — спросила я.
Гаррисон задумался.
— Скоро все узнают, кто я такой, и будут меня бояться, — прошептал он.
Вот оно. Все будут меня бояться. Мечта воплотится.
— Там сейчас ребятишки ждут начала парада. Габриель собирается взорвать их, а двести миллионов людей будут за этим наблюдать.
Лицо Гаррисона напряглось.
— Чем невиннее жертва, тем эффективнее террор, в этом весь смысл, да? — спросила я.
Гаррисон бросил на меня взгляд украдкой и снова уставился прямо перед собой.
— Мы знаем его в лицо, ему не подобраться близко.
— А ему нужно? Разве какие-то из его действий навели тебя на мысль, что он собирается убить и себя заодно?
Гаррисон снова задумался, а потом с тревогой покачал головой:
— Нет.
— И это делает его еще более опасным, да?
Гаррисону не пришлось отвечать. Правда застыла на его лице словно маска. Ситуация становилась все хуже и хуже.
Мы повернули по Марипоса-стрит и поехали по моему кварталу мимо домов, которые я проезжаю вот уже двадцать лет. Увитые плющом холмы, спускавшиеся к идеальным лужайкам. Пластиковые олени на крышах и белые рождественские гирлянды, имитирующие сосульки. Здесь живут Келли, а вон в том доме Жозе. Лэйси сделала свои первые шаги в этом квартале. А в этом доме впервые поцеловалась с мальчиком. А вон в том муж изменил мне с женой дантиста. Все вокруг знакомо, правда, теперь квартал казался мне натурной съемочной площадкой, где нет ничего настоящего, только выдуманное. Дома — это и не дома вовсе, а только фасады, а защищенность — не более чем сценарий. И если знойный ветер Сайта-Ана подует из пустыни, уверена, от нашего района останется пустое место.
Я заметила, что рядом с моим домом припаркована машина, наверное, патрульные дежурят, как и сказала Джеймс. Гаррисон проехал по подъездной дорожке и затормозил. Он начал вылезать из автомобиля, но тут заметил, что я сижу неподвижно.
Мне не хотелось заходить в свой дом, зная, что Лэйси там нет. Не хотелось рыться в ее вещах так, словно она всего лишь очередная жертва, чьи секреты теперь являются достоянием общественности.
Гаррисон снова скользнул на водительское кресло и уставился прямо перед собой, его взгляд был устремлен куда-то за дверь гаража, загораживающую обзор, в далекое прошлое.
— Мою жену нашли только через шесть дней.
Он повернулся ко мне, словно отвел взгляд от своего прошлого.
— Вы должны представить, что у ваших сомнений есть лицо, и драться с ними.
Несколько секунд Гаррисон смотрел мне в глаза, а потом снова отвернулся и сделал глубокий вдох.
— И какое же лицо представлял ты?
Уголки его губ чуть дрогнули в улыбке, а потом он взглянул на свои пальцы, словно что-то только что утекло сквозь них.
— Мне так и не удалось этого сделать.
Гаррисон неуверенно потоптался возле двери в комнату Лэйси, когда я вошла внутрь. Инстинктивно я подняла с полу футболку, сложила ее и положила на кровать. Нельзя, чтобы гость видел, какой беспорядок царит в дочкиной комнате.
— А у нее есть дневник? — спросил Гаррисон, все еще стоя в дверях.
— Личный журнал — сказала я, вспомнив, как Лэйси поправила меня, когда я несколько лет назад задала тот же вопрос. — Дневник вели дамы в девятнадцатом веке, чтобы не забыть, с кем они пили чай. А журнал предназначен для записей, чтобы задокументировать собственную жизнь.
Я посмотрела на озадаченного Гаррисона.
— Подростки в том, что касается некоторых вещей, любят точность.