— Это что-то для вас значит, да?
Я кивнула.
— Думаю, это значит, что Габриель допустил свою первую ошибку.
Он покачал головой:
— Не понимаю.
— Полтора года назад мы обнаружили тело бездомного в овраге у подножия холмов. Мы так и не смогли установить личность убитого, так что по делу он проходил как Неизвестный.
— Вы думаете, есть какая-то связь?
— Он стоял на коленях с перерезанным горлом, руки точно так же связаны скотчем. И эта деталь была непонятна. Зачем вообще убивать бродягу? Но не было никаких привязок к другим делам.
Гаррисон задумался, словно пытался перекинуть мост от одной смерти к другой через реку шириной почти в два года, а потом покачал головой.
— Если верить Филиппу, Габриель приехал в страну только пару недель назад.
— Но он исчез из Франции два года назад.
— Вы полагаете, что Филипп ошибся.
— Или солгал, или же Габриель солгал ему.
— Только по тому, как связаны руки.
Я снова посмотрела на тело в мусорном контейнере.
— Я расследовала около двухсот убийств, примерно в двадцати случаях жертве связывали руки, но во всех случаях, кроме одного, — на запястьях.
— Во всех, кроме двух.
Я кивнула.
— Два из двухсот — это не просто совпадение. Клянусь своим значком, это Габриель убил того бродягу.
Я отвернулась от мусорного контейнера и посмотрела на мигалки патрульных машин, подъезжающих к школе. И тут ужасная правда моей жизни стукнула меня в грудь так, что сердце екнуло. Сколько ночей я простояла на влажном асфальте, прочесывая места преступления. Сколько раз я упустила возможность пообщаться с дочерью, взамен этого перебирая последние минуты жизни жены, избитой до смерти пьяным мужем? Или десятилетней девочки с раздробленным черепом, погибшей из-за того, что у какого-то бандита извращенные понятия об уважении? Кто может сознательно выбрать такое? Какая мать предпочтет разбираться в убийстве вместо того, чтобы поцеловать дочку перед сном?
— Ненавижу это, — беззвучно сказала я.
Повернувшись, я поняла, что Гаррисон смотрит на меня и явно хочет что-то спросить.
— Как это поможет нам?
Я снова вернулась в настоящее.
— Серийные убийцы не могут просто отключить свою потребность убивать. Они без этого жить не могут, для них это способ самоопределения. Габриель в силу своего тщеславия не может позволить убийству бродяги остаться непризнанным. Скотч, особым образом закрепленный на руках, — это своего рода манифест: «Авторские права принадлежат мне».
Я пошла к машине, Гаррисон двинулся за мной, отставая буквально на шаг.
— Вы думаете, он хотел, чтобы мы поняли, что убийство бездомного совершил он?
— В извращенном кошмарном мире, в котором живет Габриель, он считает себя актером. И мысль о том, что кто-то другой может присвоить себе его заслуги, ему ненавистна.
— Значит…
— Мы проверим все факты из дела об убийстве бродяги: все допросы, все адреса, все улики, которые сами по себе ничего не значат. Возможно, есть какая-то связь.
— Я кое-чего не понимаю, лейтенант, — сказал Гаррисон.
Я повернулась к нему, и он продолжил:
— Мы полагаем, что он ничего не делает случайно, а только с определенной целью.
— Да, думаю, можно с уверенностью об этом говорить.
— Тогда почему он не оставил голову Филиппа в мусорном контейнере?
Я сделала еще пару шагов и остановилась. Господи, я об этом и не подумала.
— Габриель не хочет, чтобы мы опознали Филиппа. Если его отпечатков пальцев нет в деле, то без головы и слепка зубов опознать жертву невозможно, поскольку по ДНК идентифицировать убитого можно лишь в том случае, если есть с чем сравнивать. Значит, установить личность невозможно.
— Я тоже об этом думал.
Нечто недосказанное повисло в воздухе между нами, словно ожидая, когда же мы поймем.
— Значит, Филипп каким-то образом представляет для него угрозу, даже после смерти. И если мы выясним, в чем дело, то…
Я обуздала полет фантазии. Нет, шаг за шагом, за раз один шаг. Если я начну забегать вперед, то могу что-то пропустить, пройти мимо и не заметить. Один пропущенный шаг, и карточный домик может рухнуть, и тогда я потеряю свою дочку.
— По крайней мере, хоть что-то, — сказал Гаррисон.
Я покачала головой.
— Это больше, чем просто что-то.
Потом посмотрела на часы. Почти одиннадцать. Минуты бежали так, словно не могли дождаться рассвета. Я еще раз оглянулась, вспышки фотоаппаратов освещали место преступления короткими проблесками.
Нет, тут больше, чем просто что-то. Возможно, это всё.