— Конечно… Неправда ли? Одинокий мужчина, и к тому же со странностями… Кроме того все же есть работа… Хотим взять мальчика на подмогу…
Удачно устроилась эта Роза… Я тоже мечтала поступить к старику… Противно конечно… Но по крайней мере покойно, и будущее есть… Черт с ним, что тяжело, — капитан да еще со странностями… А должно быть комичное зрелище видеть их вместе под одеялом!..
Мы прошли через все местечко… Ах, Господи!
Ни красы, ни радости, ничего похожего или даже напоминающего Париж… Улицы грязные, узенькие, кривые; площади с покосившимися домами из гнилых балок, с высокими качающимися башнями и пузатыми этажами, выступающими один над другим, как в старину… Проходящие люди все какие-то уроды, ни одного приличного мужчины… Жители занимаются выделкой войлочной обуви. Большинство башмачников, не сдавших на фабрику работу за неделю, еще работает. И я вижу сквозь стекла окон жалкие лица бедняков, согбенные спины, почернелые руки, прилаживающие кожаные подошвы…
Все это еще увеличивает угрюмую мрачность места; можно подумать, что находишься в тюрьме…
На пороге лавки показывается знакомая мне торговка, улыбается и кланяется…
— Вы идете к поздней обедне?.. А я уже ходила в семь часов… Придете еще рано… Не хотите ли на минутку зайти?..
Роза благодарит. Она предостерегает меня от лавочницы; эта злая женщина говорит пакости про всех. Настоящая чума!.. Потом принимается снова выхвалять добродетели своего хозяина и преимущества своего места… Я спрашиваю:
— Значит капитан бессемейный?
— Как бессемейный?.. — восклицает она, скандализованная… — Ну, милая, вы, значит, не поняли… Как же, у него семейка, да еще какая!.. Делая куча племянниц и кузин… Тунеядцев, бескопеечников, неудачников… которые его обчищали, обкрадывали… Нужно было только видеть… Просто гнусность… Ну, конечно, я положила этому конец. Очистила дом от этих паразитов. Да, милая барышня, не будь меня, капитан валялся бы теперь где-нибудь под забором! Ах! несчастный человек!.. Теперь то он доволен, что так устроилось…
Я говорю с легкой иронией, которую она, впрочем, не понимает:
— И конечно, Роза, он вас не забудет в завещании?..
Она возражает скромно:
— Барин сделает, как ему угодно… Он вполне свободен… Конечно, я не могу на него влиять… Я ничего у него не беру… Даже жалованья не беру… Я ему служу из преданности, бескорыстно… Но он знает жизнь… Знает, кто его любит… Кто за ним бескорыстно ухаживает, кто его холит… Не следует думать, что он так глуп, как некоторые утверждают, — первая г-жа Ланлэр… которая, Бог знает что, об нас рассказывает! Наоборот, скажу вам, Селестина, он себе на уме и человек с твердой волей… Это верно!..
Среди этих красноречивых восхвалений мы вошли в церковь…
Толстая Роза не оставляет меня ни на шаг. Заставила меня сесть возле себя, и принялась бормотать молитвы, креститься и кланяться… Ах! что за церковь! Со своими толстыми срубами, которые подпирают ветхие потолки, она напоминает ригу: смотря на публику, которая кашляет, плюет, толкает скамейки, тащит стулья, можно подумать, что здесь трактир. Только и видишь отупелые от невежества лица, да рты, искаженные злобой… Бедняки приходят сюда жаловаться Богу, всякий со своим горем… Я не могла овладеть собою и чувствую вокруг и на себе дыхание холода… В этой церкви даже нет органа… Точно назло… Я не могу молиться без органа… Звуки органа наполняют мне грудь, потом идут дальше, разливаясь волнами по всему телу… Точно, когда любишь. Если бы я слышала постоянно звуки органа, я думаю, я бы никогда не грешила… Здесь, вместо органа, пожилая дама, в синих очках, с жалкой черной косынкой на плечах, с ожесточением колотит по клавишам чахоточного расстроенного пианино… А люди беспрестанно кашляют, плюют, сморкаются, покрывая этими звуками слова священника и ответы хора. И какой ужасный воздух!.. Смешанный запах навоза, конюшни, земли, сгнившей соломы, мокрой кожи, испорченного ладана… Да, провинция плохо воспитывает!
Обедня томительно тянется и я изнываю от скуки… Меня в особенности раздражает то, что я нахожусь среди таких безобразных вульгарных лиц, которым нет никакого дела до меня. Не на ком остановить взгляд, отдохнуть душой; ни одного красивого платья, ничего… Никогда я еще так ясно не сознавала, что создана для веселья и блеска. Вместо восхищения, которое я всегда испытывала за обедней в Париже, во мне бушуют все мои возмущенные чувства… Чтобы развлечься, я внимательно наблюдаю движения священника, который служит. Тоже, нечего сказать! Он имеет вид гуляки, — совсем еще молодой, с вульгарной физиономией кирпичного цвета. Его растрепанные волосы, хищная челюсть, плотоядные губы, нечистый взгляд, круги под глазами. — все это позволяет мне быстро составить о нем мнение…