Кто–то принес в лаву эротическую газету. Читали ее всем звеном. Насколько все убого: «киска», «пещерка», «розочка»! Сперму называют «нектаром», клитор — «горошиной». Слово «ой» гораздо приличнее всех этих пошлых эвфемизмов — «жезл», «ствол».
Сидели на пульту, когда прибежал взмыленный горняк:
— Доставайте носилки, комбайнера понесете!
Мы подскочили:
— Что случилось!
— Ага, купились! С первым апреля!
Комбайнер действительно травмировался, но не сильно, сам пошел на гору. А горняк как в воду глядел. Через несколько лет этого комбайнера уже взаправду несли на носилках, раздавленного породой.
По выезду встретили работягу из нашего звена, находящегося в отпуске. «Замышляется что–то недоброе», — сразу почуял я. Большая хозяйственная сумка в его руках усиливала подозрения.
Точно! Сегодня же бутылек, мужики говорили! Моясь в бане, я был настроен решительно — не пойду! Выпьешь с утра двести граммов, и день пропал. Но когда все потянулись в сад («Все в сад!»), отбросил все аргументы против и пошел с ними. Слаб человек.
Пил самогон, слушал бутыльковые разговоры. Каждый из собутыльников был по–своему интересен, но никто никому не давал сказать слова. Все захлебывались своими историями, перебивали друг друга, никто никого не слушал.
Пить, конечно, вредно. Но приятно. Приятно чувствовать себя членом стаи, таким же, как эти сильные и бесстрашные мужики. И пусть ни о чем, кроме работы, с ними не поговоришь, зато в работе они красивы и уверенны. Я смотрю на них и завидую — мне никогда не достичь такого понимания с железом. Наверное, так и появилось выражение «вшивый интеллигент».
Верховский: …зачатый в Монголии за юртой…
На работе ничего нового, кроме того, что нас опять наебали. Вместо 900 ГРОЗам обещают 700, соответственно уменьшается и моя доля. Начальник кричит, Верховский острит, работяги молчат, а если возмущаются, то робко и несмело. Зато в лаве все герои — негодуют, требуют справедливости. Хочется закричать: — Мужики! Что же вы как не мужики?! Вы же ничего не боитесь! Почему позволяете издеваться и обманывать себя?!
Плакаты:
«Шахтер! Помни: курить в шахте — преступление!»
«Сон в шахте приводит к несчастным случаям.»
Два дня боролся с пересыпом. И чинил его, и латал, но товар неуклонно сыпался на нижнюю ленту. В конце концов плюнул и начал тупо работать лопатой. Всю повышенную добычь, что давали красавцы-ГРОЗы, я выгребал из–под барабана.
Ночью порвалась лента на КРУ (вот тоже непонятная аббревиатура). Всю смену лежали на распилах, кто–то спал, кто–то травил байки. Я безуспешно пытался примкнуть то к тем, то к другим. Замерз и устал. Ничего не делать за деньги — это, оказывается, тоже непростая работа.
Тащу с работы все, что попадает под руку: респираторы, цепные болты, зубила — вещи, абсолютно бесполезные в моем хозяйстве. Однако, запас беды не чинит. В этом убедились мои старшие товарищи, беззаботно жившие при социализме, приворовывавшие помаленьку, в меру надобности, а теперь кусающие локти. Во мне умирает несун. Умирает, потому что негде реализовать свою страсть к государственному. Сейчас я краду с работы скорее из солидарности с товарищами. И потому что жаба душит.
Сегодня мне в который раз повезло. Спал на пересыпе, подложив фуфаечку, и видел сладкие сны, а лента по сборному штреку остановилась, в то время как наша продолжала крутиться. Если бы доблестные ГРОЗы вздумали дать добычь, меня (точнее, уклон) засыпало бы по самую кровлю. Пришлось бы трое суток в четыре смены его откапывать.
Мое стремление стать ГРОЗом несколько скисло после рассказа о том, какая лава нас ждет впереди. В ней полно воды, рабочие ползают там как ондатры (то есть из воды торчат только зубы) и писают прямо в штаны. Не буду спешить с приобретением высокооплачиваемой профессии.
Дали мне смешного помощника — горнорабочего Леху. Худой, ушастый, веснушчатый, он похож на обезьянку из «38 попугаев». Карикатура, а не шахтер. И говорит совершенную дичь. Несмешно и не вовремя шутит, пытается рассказывать истории из своей короткой жизни — совсем как я в молодости. Работяги на редкость по–доброму приняли его, хотя такого, казалось бы, сам бог велел подьебывать.