Наверное, это символично — возить шахтеров, потенциальных смертников, в катафалке.
Перевели меня в другое звено. Становлюсь незаменим — кидают на самые горячие участки (а точнее, затыкают мной дырки в графике). Всю смену рвалась цепь на конвейере. Пультовой со слесарем ее соединяли, я ассистировал — подавал инструменты, держал храп (храповый механизм, что–то типа собачки на спортивном велосипеде). В конце смены сорвало болты и этот храповый механизм грохнулся мне на ноги. А весит он килограммов 20.
Давно хотелось нахамить какому нибудь–начальнику, послать его на ой, назвать пидаром и гондоном. Сегодня довелось это сделать. Не сразу, правда. Долго страдал молча, подбирал обидные слова, бурчал под нос, огрызался в рамках дозволенного и считал себя ничтожеством. Потом вырвалось и понеслось, сразу стало легче. А произошло все из–за моих с горным мастером разногласий по вопросу предотвращения просыпания товара на нижнюю ленту.
Сыпало с начала смены. Я предлагал остановить конвейер и поставить недостающие гирлянды, он утверждал, что надо чистить барабан. — Иди, бля, чисти! — был его единственный аргумент. И я шел, бля, и чистил, пока не выбился из сил. Разругавшись и пославши друг друга на ой, мы занялись тем что: он демонстративно взялся за лопату, я разыскал слесаря. Хорошо, что не пошел на гору, как он предлагал (он предложил уебывать) — после этого мне бы уже не оправдаться.
Вместе со слесарем поставили таки эти гирлянды, сыпать перестало. Я почистил барабан и окрестности, чтобы доказать гаду, что работы не боюсь и считаю недопустимым сдавать смену в таком виде. Заебался за день изрядно.
Горняк обещал настучать начальнику участка. Вот такая производственная проблема.
Против моих ожиданий конфликт разрешился без крови. Горняк все же сообщил начальнику о моем негодяйском поведении, тот пожурил меня, но без энтузиазма. Пришлось мне всю смену быть ударником коммунистического труда, за что и заслужил похвалу товарищей. К сожалению, нужно послать на ой начальство, чтобы обратить их внимание на свою работу. Иначе они просто ничего не заметят.
Горняк всю смену косился при встречах, а под конец задушевно поинтересовался, как у меня дела.
Работа моя проходит под девизом: ни дня без килограмма! Ежедневно выношу и сдаю металл — сейчас это единственный способ свести концы с концами. Вернуться бы в советские времена с их бесхозяйственностью и изобилием! Вот бы потешил свои нечистые руки!
Со своим давешним оппонентом, горным мастером, сталкиваюсь довольно часто. Судьба зажимает нас в один угол автобуса, помещает наши робы на соседние крючки, притискивает друг к другу в клети. Волком он уже не смотрит, сегодня даже разбудил, когда шел на гору. И от картин жестокой мести я начинаю склоняться к мысли, что он нормальный мужик.
Знакомлюсь с трудовым коллективом. Это звено не бухает так сильно, как предыдущее. О бутыльке даже не говорят. А о чем говорят? О бабах, больных зубах, работе.
Мужики с соседнего участка развлекаются тем, что подъебывают баптиста Витю. Вот, говорят, был нормальным человеком, пил, гулял. А сейчас… Тот слабо защищается, даже пытается проповедовать. Однажды толстый и тупой Толик, главный Витин мучитель, пошутил:
— А чё ты ждешь–то? Ложись на шнек — уже вечером будешь с Богом разговаривать.
Витя вмиг переменился:
— Не искушай! — грозно одернул он дурака.
Недавно наш катафалк сломался, к стволу нас везли в телеге трактора Т-150. Ветер свищет, холодно. Смотрю на коллег: сжались, закутались, в одинаковых черных робах, с отчаянием в глазах. Ну чем не зеки?
По выезду подали свежевыкрашенный автобус с новыми деревянными скамейками. Теперь ездим с комфортом и потихоньку ломаем его.
Торчу одиноким пугалом на своем пересыпе. Ленту отрегулировал, сыпать перестало, и делать теперь нечего. Спать не дают снующие мимо людишки. Каждый раз, завидев вдалеке свет, я вскакиваю и хватаюсь за лопату. А это оказывается какой–нибудь ГРОЗ или слесарь.
Зам. нач. участка Верховский напоминает мне моего командира роты. Так же грозен и суров, и говорит сплошными каламбурами и прибаутками.
— Куда подевали лопаты? Я лично выдал 10 новых лопат! Вчера пролез по лаве, нашел три — возраста Надежды Константиновны Крупской!