Моим представителем был молодой капитан Воздушных сил. Он был тихим, прямолинейным и практически безынициативным. Он тихо и манерно рассказывал, что меня ждет на слушании. Было очевидно, что он не верит в благополучный исход. Большую часть времени он объяснял мне, что он не на моей стороне. Предполагалось, что он будет моим адвокатом, но при этом он заявил, что имеет право передать комиссии любую конфиденциальную информацию, если она будет ценной для правительства Соединенных Штатов. В это время, казалось, Эми была единственной, у кого был план. Она убеждала меня сознаться во всем, что на меня повесит комиссия, объясняя, что это сделает мою жизнь намного легче.
По какой-то причине я не согласен был сдаться. Я понял, что где-то в глубине души надежда на освобождение не оставляла меня. Слушание было просто показательным выступлением. Но я подумал: даже если мои представитель и следователь не такие усердные, как хотелось бы, возможно, офицеры во время слушания, к всеобщему удивлению, выслушают меня. Я просто не мог поверить, что демократическое государство, в котором более 200 лет соблюдались все законы, может обмануть суд на глазах у всех.
Я попросил совета у Эми. Капитан решила, что я идиот. Как я мог просить совета у человека, который хотел держать меня в тюрьме как можно дольше, у следователя, чья работа зависела от моего пребывания в заключении. Я хотел поставить ее в трудное положение, ведь, в конце концов, она знала, что я не сделал ничего плохого ее родине. Я попросил ее повторить все те фразы, которые мне следует сказать на слушании.
— Я не адвокат, — сказала она, потея.
Слушание началось очень плохо. Я нервничал так сильно, что совершил нелепую ошибку во время произнесения клятвы, сказав вместо своего имени фразу: «Я, назовите свое имя». Все в зале смеялись. С этого момента я старался только слушать все обвинения и отклонять их одно за другим. Из-за того, что заключенные не имеют права присутствовать на заседаниях комиссии, где обсуждаются так называемые секретные улики, мне казалось, что я сражаюсь с невидимой армией обвинителей. К слову, я до сих пор не понимаю, как что-то может одновременно быть и «секретным», и «уликой». Член комиссии попросил Эми покинуть зал на время разбирательства, что я воспринял как возможность не следовать ее инструкциям. После этого я сосредоточился на том, чтобы на своем плохом английском рассказать о своей жизни во всех деталях как можно более понятно и четко.
Результат слушания был неудивительным — почти всем заключенным было отказано. Но я был воодушевлен. Моя попытка защитить себя не причинила мне вреда. Было ясно, что Эми впоследствии получила доступ к стенограмме слушания, но она никогда не ругала меня. И, что более важно, некоторые охранники даже поддерживали меня. Один из моих сопровождающих, которого все называли Моряк, смеялся над обвинениями после слушания. Он и его друг Большой Джей сказали мне, что мое слушание прошло успешно. Среди охранников я заработал славу невиновного человека. Я снова начал думать о том, чтобы поведать свою историю кому-то за пределами Гуантанамо.
Такая возможность появилась благодаря знаковому решению Верховного суда США в пользу жителя Великобритании Шафика Расула. Верховный суд постановил, что заключенные в Гуантанамо могут оспаривать содержание их под стражей в судах Соединенных Штатов. Наконец, мы имели право выступать в свою защиту, а наши дела стали рассматривать американцы, которые не входили в состав военных служб или разведки.
Первая встреча с адвокатами состоялась в середине июня 2005 года. Я подготовил для них полную историю моих задержаний. Один из охранников дал мне зеленый спиральный блокнот, в котором я записал все даты, имена и детали моей жизни и следствия, которое длилось на протяжении пяти лет. Я отдал эту тетрадь Нэнси Холлендер и Сильвии Ройс, когда мы встретились. Считаю, что мне очень повезло: заключенные не могли выбрать себе адвокатов, а некоторым требовались годы, чтобы довериться им. Но я был уверен, что мои адвокаты прислушаются ко мне. Они забрали тетрадь с собой и попросили меня продолжить писать.