Я не могу сказать, что находился в состоянии просветления в течение всего времени в Гуантанамо. В своих мыслях я часто бывал слишком незрел, смущен и зол. Думаю, мне было намного проще наблюдать за охранниками и следователями, чем им за мной.
Летом 2003 года, после долгого дня пыток, которые были частью «Специального проекта» по допросу, девушка-сержант рассказала, как осведомлены в сексуальных вопросах американцы и как не осведомлены йеменцы. Больше всего в тот день меня задело то, что меня перепутали с йеменцем. Я глубоко уважаю их, все йеменцы, кого я знал, выделялись своей честью и силой духа. Но я здесь, а девушка, которая долго пытала меня, не знает, кто я такой. Даже близко. Если бы она назвала меня марокканцем, алжирцем, малийцем, сенегальцем или даже тунисцем, я бы мог счесть это географической ошибкой. Но Сана находится в четырех тысячах миль от Нуакшота.
Я был шокирован и обижен ее невежеством, но в каком-то смысле она не ошиблась, когда бросила меня в один котел с йеменцами. В Гуантанамо имело большое значение, откуда ты родом. С самого начала заключенных в Гуантанамо разделяли на тех, за кем стояла какая-то сила, обычно важная страна — союзник США, и тех, у кого не было ничего подобного. Дольше остальных в Гуантанамо держали именно тех, кто принадлежал ко второй группе. Наши личности никого не интересовали. Самое главное — мы были бедняками из стран, не обладавших достаточной политической силой, чтобы вступиться за нас и потребовать нашего освобождения.
Следователь, которая сказала мне это, появляется в «Дневнике Гуантанамо» дважды. Хотя правильнее будет сказать «появляется» в кавычках, так как правительство США подвергло цензуре оба эпизода с ее участием. Читатели ничего о ней не узнают, даже того, что я называю ее «она». Я не использовал ее имя, потому что она даже не удосужилась выдумать его для меня. В Соединенных Штатах, если у вашей двери появляется агент ФСБ или полицейский, он называет свое имя и показывает удостоверение. То же самое делают полицейские и сотрудники службы разведки в Мавритании, Германии и Канаде. Самое неуважительное по отношению к заключенным в Гуантанамо было то, что к нам приходили безымянные люди, а порой даже безликие. Они говорили: «Я здесь, чтобы допросить вас. Я буду задавать вопросы. Вы не знаете, кто я такой. Я могу сделать с вами все что угодно, и вы не сможете опознать меня». Они были так увлечены этими прятками, что не смогли заметить самых банальных вещей о тех людях, о которых спрашивали.
В какой-то степени рукописи были отражением моей реакции на подобное отношение. В первую очередь я хотел рассказать свою историю со своей точки зрения. Я хотел сказать: «То, что говорят эти люди, неправда. Я здесь, придите и поговорите со мной сами, задайте любые вопросы. Когда мне было 19 и 20, я был в Афганистане в течение нескольких месяцев. Вот и все. Я вернулся. Я не убийца. Я не кровожадный человек. Я очень миролюбивый. Я люблю людей. Вот кто я такой». Еще я хотел, чтобы мои рукописи стали сенсацией. Я хотел, чтобы весь мир знал, что происходит в Гуантанамо. Более семи лет правительство США держало эту сенсацию под замком. И даже когда все происходящее в Гуантанамо уже не было ни для кого секретом, правительство разрешило выпустить книгу только в неполном виде.
Я буду вечно благодарен своим издателям в Соединенных Штатах, в Великобритании и в других странах за то, что они согласились издать книгу, которая так сильно подверглась цензуре. И я благодарен всем тем, кто прочитал эту книгу. Своей свободой я обязан адвокатам, которые смогли вынести мои рукописи за пределы Гуантанамо. Я обязан всем, кто прочитал эти рукописи и рассказал о них своим знакомым. Я убежден, что должен вам всем восстановленную версию. Я никогда не думал, что мою историю так сильно отредактируют. С тех самых пор как я вернулся домой, каждый мой собеседник спрашивал, сможет ли он или она когда-либо прочитать версию без цензуры.
Я старался добиться этого самым правильным способом, просил правительство вернуть мне оригинальные рукописи, которые не подверглись цензуре. Но раз за разом они отказывали мне, поэтому я начал работать с Ларри Симсом над тем, что сейчас называется «Восстановленным изданием». Нам часто казалось, будто мы пытаемся реконструировать очень древнюю постройку.