— Какие-нибудь заболевания? — спросила молодая медсестра.
— Да, седалищный нерв и гипотония.
— Что-нибудь еще?
— Нет.
— Где они схватили вас?
— Я не понимаю, — ответил я.
Доктор повторил вопрос медсестры, но я все равно не понял. Он говорил слишком быстро.
— Неважно, — сказал доктор.
Один из охранников объяснил мне жестами, что спрашивал врач.
— На моей родине!
— Откуда ты?
— Мавритания, — ответил я, а охранники уже тащили меня дальше.
Врачи не должны допрашивать заключенных, но они все равно делают это. Лично мне нравилось общаться с людьми, поэтому меня не беспокоило, что они идут против правил.
В госпитале было прохладно и очень людно. Мне становилось легче, когда я видел заключенных в том же положении, что и я. Особенно после того, как на нас всех надели оранжевую униформу. Следователи смешались с врачами, чтобы собрать информацию.
«Ты говоришь по-русски?» — спросил старый мужчина, разведчик времен холодной войны. Позднее он еще несколько раз допросит меня и расскажет, что однажды работал с Гульбеддином Хекматияром, лидером моджахедов в Афганистане времен войны с Советским Союзом. Он допрашивал русских заключенных и передавал их Соединенным Штатам. «Я допрашивал их. Они теперь граждане США, и многие из них — мои лучшие друзья». Еще он заявил, что ответственен за создание Оперативной группы Гуантанамо. Следователи вроде него ходили среди заключенных и пытались с ними по-дружески пообщаться. Тем не менее следователям очень тяжело смешиваться с другими людьми. У них получается крайне неуклюже.
Сопровождающие отвели меня в комнату, где было много заключенных и следователей.
— Как тебя зовут? Откуда ты? У тебя есть жена?
— Да.
— Как зовут жену?
Я забыл имя своей жены и нескольких других членов семьи из-за постоянной депрессии, в которой я пребывал уже девять месяцев. Я понимал, что такой ответ их не устроит, поэтому назвал первое имя, пришедшее в голову.
— Зейнебу.
— На каких языках ты разговариваешь?
— Арабский, французский, немецкий.
— Sprechen Sie Deutsch?[17] — спросил мужчина-следователь, который помогал своей темнокожей коллеге, записывая все в блокнот.
— Bist du so-und-so?[18] — спросил я, произнеся немецкое имя, которое узнал в Афганистане. На бейдже парня было написано «Грэхем», он был шокирован, когда я произнес его настоящее имя. Темнокожая женщина смотрела на него в замешательстве.
— Кто рассказал тебе обо мне?
— Майкл из Баграма! — сказал я и объяснил, что в Баграме Майкл рассказал мне о нем на случай, если мне понадобится немецкий переводчик в Гуантанамо.
— Мы продолжим разговор на английском, но очень простом, — сказал он.
Коллега Майкла из ЦРУ с тех пор сторонился меня, пока не покинул Гуантанамо.
Я слушал допрос заключенного из Туниса.
— Ты учился в Афганистане?
— Нет.
— Ты же знаешь, что, если ты врешь нам, мы узнаем всю информацию из Туниса!
— Я не вру!
Медицинский осмотр продолжился. Темнокожая девушка-санитар, по ощущениям, взяла у меня тысячу миллилитров крови. Я думал, что потеряю сознание или умру. Давление было 110 на 50, очень низкое. Доктор немедленно дала мне какие-то маленькие красные таблетки. Еще меня сфотографировали. Меня раздражало, что на мою частную жизнь всячески посягают. Я был оставлен на милость кого-то, кому я не доверяю и кто мог быть очень жесток. Многие заключенные обычно улыбаются на камеру. Лично я никогда не улыбался и думаю, что в тот день, 5 августа 2002 года, никто из нас и не подумал улыбнуться.
После бесконечных процедур сопровождающие вывели меня из клиники. «Низко опусти голову!» На улице уже было темно, но я не знал точного времени. Погода была приятная. «Садись». Я просидел около получаса, после чего сопровождающие забрали меня, посадили в комнату и приковали к полу. Я не заметил этого, к тому же меня ни разу еще таким образом не приковывали. Я подумал, что эта комната станет моим новым домом.
В комнате были только несколько стульев и стол. Никаких признаков жизни. «Где все остальные заключенные?» — сказал я сам себе. Мне надоело ждать, и я решил выйти из комнаты, чтобы попробовать найти других заключенных, но как только я попытался встать, цепи жестко притянули меня обратно к полу. Только тогда я понял, что что-то не так. Как выяснилось, я находился в отделении для допросов в «Коричневом доме», месте с богатой историей.
Вдруг в комнату вошли три человека: пожилой человек, который говорил со мной ранее в клинике, агент ФБР, который представился Уильямом, и молодой человек из Марокко, который выполнял роль переводчика[19].
19
ФБР занималось допросами Мохаммеда в первые несколько месяцев пребывания в Гуантанамо. ФБР всячески пыталось скрыть Мохаммеда от военных следователей из-за конфликта между ФБР и Министерством обороны, касающегося методов, применяемых во время допросов. Этот конфликт задокументирован и был широко освещен. Самое заметное упоминание было в мае 2008 года в отчете Генерального инспектора Министерства юстиции под названием «Обзор вовлеченности ФБР и наблюдение за допросами заключенных в Гуантанамо, Афганистане и Ираке». Отчет доступен по ссылке: http://www.justice.gov/oig/special/s0805/final.pdf. Здесь размещены материалы, посвященные допросам Мохаммеда ульд Слахи. «ФБР очень хотело допросить Слахи сразу после его прибытия в Гуантанамо», — пишет Генеральный инспектор Министерства юстиции. «ФБР и агенты оперативной группы допрашивали Слахи в течение следующих нескольких месяцев, используя техники налаживания контакта». В 2005 году во время слушания Комиссии по пересмотру Мохаммед описал «парня из ФБР», который провел краткий допрос сразу после прибытия Слахи в Гуантанамо. «Мы не избиваем людей, мы не пытаем их. Это не разрешено».