Тогда он тебя обманывает насчет своего благородного происхождения. У него точно корыстные намерения. Доберетесь до Лос-Анжелеса, и он у тебя с пуза крест умыкнет. Вместе с гимнастом. Так что берегись — ну и, само собой, готовься к самому худшему.
Да ты! Да ты! Да ты просто завидуешь мне! Лер, я не понимаю, как ты с ней можешь общаться!
С удовольствием, — пропела ей в ответ Лерка, — зря ты так кипятишься, Мань. Ляля дело говорит, и она очень обеспокоена твоим положением. Тебе бы ей «спасибо» сказать, а ты ругаешься…
Спасибо! Я ухожу! — Маня развернулась на сто восемьдесят градусов и быстро зашагала прочь.
Мы с Леркой перевели дух.
Слушай, как же я об этом мечтала! Мне слабо, а ты ее так сделала! — Лерка просто жмурилась от удовольствия и, выдержав паузу, произнесла с чувством, — Жестокий талант!
Мы ринулись в кондитерскую и благоговейно застыли перед витриной с пирожными.
Господи! Хорошо-то как! — не унималась Лерка, — Я съем три пирожных сразу! А ты?
А я парочку для начала!
Мы с Леркой в блаженстве поедали сласти, с удовольствием сплетничали и чувствовали себя просто великолепно. Раскаянье нас так и не посетило! Напротив, мы были в полном восторге, что отвязались от Маньки. Зачем решать чужие проблемы, когда можно с удовольствием обсудить свои!
Великодушие к паразиту ничуть последнего не облагородит. А вот душку Деларю может только погубить. Тем более, что о благородстве вообще говорить не стоит. Когда мы соглашаемся терпеть таких вот Папановых — мы не изысканность манер блюдем. Просто у нас в душе торжествует Снифф с его боязнью конфликта. Он в силу своей боязливости готов примириться с любым давлением, только бы не выходить на ринг и не становиться в боксерскую стойку. Тем более, что не всегда процесс удаления паразита проходит безболезненно и без серьезных потерь: вскоре начинаются ссоры и разрывы отношений с теми, для кого твой паразит — добрый друг и милейший человек; теряются связи, часто полезные; обстановка накаляется; за твоей спиной начинает гулять сквознячок сплетен; твоя репутация несколько омрачается — она уже не столь безоблачна; эт сетера, эт сетера. Кому-то кажется, что потерпеть ощущения, что кто-то тебя подгрызает — изнутри или снаружи, отравляется тебе жизнь и разрушает твое здоровье — легче, чем драться за свое благополучие, за душевный и физический комфорт. Кому-то, но не мне. Я думаю, надо отказываться от надоевших связей, какими бы словами тебя не называли. А если твой отказ не воспринят, то и отбиваться. Пусть иногда такое чревато… Но лучше я расскажу все по порядку.
Хотя Манька Папанова и паразит, но не самый трудный для выведения. В смысле, для изведения. Над головами моего семейства висит и не такой Дамоклов меч. Вернее сказать, назревает Армагеддон. Давно назревает — оно и понятно, Армагеддон не чирей.
«Катастрофа это, катастрофа»
У столичных жителей много проблем, и одна из самых-самых ужасающих — друзья детства или дальние родственники, обитающие в истинно русской, благолепной и благодатной глухомани. Даже одиночные. А уж если семьей завалятся… Дог-шоу, доставка на дом. Получите, распишитесь. Но, как в рассказе Тэффи «Страшный ужас»: «В городе есть особая свежесть, которой в деревне ни за какие деньги не достанешь». Сколько же их припрется особой свежести искать? В прошлый раз трое заявилось: мама, папа, дочурка. Надеюсь, на сей раз им не вздумалось прихватить в столицу еще и склеротического дедулю, или прожорливого ручного хорька, дабы нам было чем занять краткие минуты их отсутствия? Нет, я не против животных и провинциалов как таковых. Но если домашнее зверье бывает довольно приставучим, то жители медвежьих углов такими не бывают — они такими рождаются. Семейство, которое собирается осчастливить нас своим присутствием, как раз типичный случай. Это жутко назойливые личности, которым невозможно дать понять: дескать, вы не вовремя. Хотите «чудный остров навестить»? Так вам и необязательно «у Гвидона погостить»![16] Вас, собственно, никакой Гвидон и не приглашал. Поселитесь в гостинице или квартирку снимите на те же две-три недели — просторно, красиво, уютно. Хорошо! Всем. И нам в том числе. Мама каждый раз собирается произнести нечто в этом духе, но сникает. Она не в силах вынести кроткого укора в сестринском взоре. Впрочем, я опять забегаю вперед.
Дело в том, что Нелли — мать этого приставучего семейства — моя двоюродная тетка, матушкина кузина. Ее образ, сопровождающий мамулю едва ли не с колыбели — словно вечно унылая бледная Татьяна подле полнокровной горластой Ольги.[17] Нелли действительно напоминает Татьяну — даже сейчас. Те же беспочвенные эротические фантазии и склонность к эпистолярному жанру. Но, как и Ольгу, привычную к Татьяниным заскокам, мамулю пороки кузины не беспокоили. И будто бы в детские годы были моя маман и эта самая Нелли вполне дружелюбными родственницами. Ездили друг к другу: то они к нам — парад смотреть, то мы к ним — комаров кормить. Пардон, кислородом дышать. Потом детство кончилось, мамуля училась, трудилась, женилась, плодилась… А вот Нелли припозднилась, извините за ямб. Кузине Нелли вообще все доставалось в последнюю очередь. Теперь она была, словно другая литературная героиня. В «Иностранке» Сергея Довлатова дочь зажиточных родителей Маруся, сама того не ведая, третирует двоюродную сестру Лору, жалуясь: «Все мужики такие нахальные!», а на холодное замечание Лоры, что ее, например, знакомые ведут себя корректно, отвечая: «Нашла чем хвастать!» Угадайте с трех раз, чья роль кому досталась?
Итак, смурная Нелли непередаваемо страдала: и в институт она поступила, когда мамуля уже перешла на третий курс, и замуж выскочила «с опозданием», и дитем разродилась не так, чтобы скоро. Почему-то в той местности высоко ценились девушки, которые все делали быстро и с первого захода. Никаких тебе дополнительных попыток и штрафных очков. Либо пан (в смысле — пани), либо пропал. Разница в пару-тройку лет признавалась вопиющей. Нелли стала воспринимать не только мамины успехи, но и успехи всех членов нашей семьи, как наглую, кичливую, беспардонную демонстрацию благ и льгот, полученных нетрудовым путем. Словом, пропасть не пропасть, а некая трещина между кузинами зазмеилась. И особенно расширилась с появлением в нашем доме Фени, мужа Нелли и отца ее дочери Тины (я давно подозреваю, что на самом деле девку зовут Скарлатиной — надо как-нибудь найти ее паспорт и списать слова!). Все потому, что этот самый дядя Феня (вообще-то он Федор, но в этой семейке у всех вместо имен клички — даже Нелли на самом деле Анастасия — и видать, фамильная традиция предписывает им строжайшую конспирацию) — образец самой что ни на есть непочтенной старости.
Странно. Отца я стариком не считаю, а Феня, похоже, состарился одномоментно — лет этак пятнадцать назад. После свадьбы, согласно воспоминаниям родителей, он некоторое время играл в простого, доброго паренька с рабочей окраины — белокурый чуб, широкая грудная клетка, громкий голос, манера всех хлопать по округлостям и выпуклостям. Со временем белокурость сменилась сединой, грудная клетка сузилась, голос стал каркающим, а чуб вообще куда-то пропал. Из паренька Феня превратился в старичка, в этакого дедушку-подростка: вечно лезет к девицам с нежелательными нежностями — за что и получает по ушам — и одновременно народы пасет — Лев Николаевич отдыхает. Какую-нибудь темку для рассуждения зацепит — и тянет, тянет, словно святого Эразма препарирует.[18] Все кишки вынет. И если Фене прямым текстом приказывают помолчать — сидит набухший. Но минут пять — не дольше. А болтлив! Как сорока. Если, конечно, существует такой вид — сорока-зануда.
Естественно, авторитет у окружающих при такой манере себя держать не заработаешь. Так что Феня добирает самооценку мелким домашним деспотизмом, как все ничтожества. Давит на родных, будто каменная башка на остров Пасхи; гоняет своих «подопечных-поднадзорных» за тапочками, зажигалками, чашками чаю; и даже в минуты благодушного настроя ругает жену и дочь за тунеядство, хотя сам ведет откровенно прихлебательский и приживательский образ жизни. Но меня это нисколько не расстраивало… бы — кабы не Тина. Я по ежегодным визитам вижу, как она деградирует в сторону своей матушки. Папаша с мамашей ее дотюкают. Еще пару годочков — и сидеть ей, томной барышне, у окна, в ночнушке и чепце, грызя кончик пера в поисках подходящего эпитета. «Я вас люблю, чего же боле», но я честная девушка, сэр, купите пиявок.