Недавно кому-то пришло в голову спрятать пакет процентных бумаг в погребе в песке под какой-то доской. После 2-х, 3-х недель мама заглянула под доску. Часть бумаг была порядочно обгрызана крысами. Новое несчастие! теперь мы боимся, что при новой контрибуции или, вообще, когда нужны будут деньги на жизнь, нельзя будет пострадавшие бумаги продать.
Хотя трудно верить, чтобы русские бумаги, вообще, имели какую-нибудь ценность. Ведь большинство их, вероятно, конфисковано в сейфах и в банках, то есть попросту украдено комиссарами и перепродано спекулянтам, а будущее буржуазное правительство, если оно не захочет санкционировать кражу, должно будет как-нибудь разъяснить вопрос об этих ценностях. Есть люди, особенно беженцы из столиц, которые там ничего не успели спасти, превратившись из миллионеров в нищих. Напр[имер] Н. Он тяжко болен и его жена продает последнее для покупки лекарств, которые неимоверно дороги и начинают не хватать.
Продают, положим, не только они, продаем мы все. Все магазины превратились было в комиссионные конторы. Шурум-бурумы богатеют. Точь-в-точь то же было в Петрограде, но и тут конец был тот же, что там. Большевики спохватились, что у них из-под носа исчезает много хороших вещей; они заперли все комиссионные конторы, находящиеся в них вещи свезли в городской ломбард, серебро и золото конфисковали, остальные вещи будто бы будут возвращать. У нас очень много вещей таким путем пропало.
К. в отчаянии. Она открыла такую контору; теперь осталась при одних расходах. Средств у неё и так, вероятно, немного, так как их дом совершенно разграбили.
Она только и думает об отъезде, но мне кажется, что все-таки еще можно потерпеть. На фронте большевикам неважно. Авось, они до зимы сгинут. А положение эмигрантов так ужасно!
По декрету о бельевой повинности, на гражданина У.С.С.Р. полагается не больше 6-ти смен белья. Буржуи, разделенные на категории, должны дать по несколько смен белья для собеса. Так как никто своего хорошего белья дать не хочет, то на всей истории зарабатывают старьевщики.
Каждую ночь оставляю окно открытым для того, чтобы слышать, не подходят ли к дому. Сегодня под утро, уже было светло, меня разбудил шум шагов на улице. Я подбежала к окну. Несколько человек подходило к нашему дому. Я решила, что идут обыскивать или арестовывать и стала одеваться. Б. и И. последовали моему примеру. К счастью тревога оказалась ложной. Эти люди постучали в наши парадные двери, им не сразу открыли, они ругали швейцара, о чем-то спрашивали его, потом пошли стучать в дом, что напротив нас. Пронесло, слава Тебе, Господи!
Долго ли мы будем так мучаться? Деникин наступает, но Колчака бьют. Из чего мы все сделаны? Разве мы, жертвы, не можем соединиться и уничтожить этих палачей? Я чувствую себя, как затравленный зверь. Не спать и ожидать чекистов! Это ведь те же драгоннады!
Сегодня снова стучали под утро к нам. Оказалось, пришли с обыском к часовому мастеру, но каждый думает, дрожа от страха, что к нему и за ним.
Сегодня снова забирали мебель. У нас взяли мало, но у секретаря взяли весь кабинет. В городе снова серия обысков. Я заметила, что это происходит всякий раз, когда войсковые части отправляются на фронт. Вероятно, только таким путем коммунисты могут возбудить в своих войсках жажду воинских подвигов.
Под влиянием этой ужасной жизни у меня исчезли всякие интересы. С тех пор, как я сдала последний экзамен, мне даже не хочется читать, не то, что работать. Весь день проходит в беготне по разным комам, в прятаньи, в продаже. Напр[имер], на днях пришел председатель домкома и сказал, что есть декрет о предельных запасах муки, сахара и т.п. Все испугались, начали прятать, пересыпать, переносить.
Я даже не полюбопытствовала увидеть и услышать Троцкого.
Говорят, что он здесь не имел никакого успеха и уехал, заявив, что Украйна похожа на редиску: внутри белая, снаружи красная.
Прозевав Т[роцкого], я решила вознаградить себя хоть лицезрением иностранных коммунистов. Они имеют здесь свою газету и заседают в доме Апштейна, на углу Лютеранской и Банковой.
Была на 2-х собраниях. Публики было довольно много; большинство её составляли француженки и англичанки.
Во главе этих коммунистов стоит бельгийка — уже немолодая женщина — некая m-me Costa, бывшая гувернантка у одних местных сахарозаводчиков. Теперь она реквизировала их квартиру в свою пользу. Надо сознаться, что помещение, занимаемое иностранцами, не имеет того заплеванного и ободранного вида, который приняли все дома, где хозяйничают соотечественники.