И теперь я здесь, и в свете факелов лицо Алекса казалось мне восковым. Он лежал на каком-то возвышении, похоже, каменном, абсолютно неподвижный, словно спал. Я подумала, что это хорошо. Пусть спит. Я тоже хочу умереть во сне и в полном неведении.
После этой мысли слезы решили сбежать от меня, и я ощутила какие они горячие впервые за последние четыре года. Было очень больно, до тошноты. Боль скрутила желудок, поселилась в висках, даже глаза болели, словно им не хватало сил смотреть на огонь. И не нужно было быть провидцем, чтобы понять, какой ультиматум меня ожидал…
Время бежало, а мне казалось, что часы тикают в моей голове. Так пульсирует кровь в висках, выматывая тело и душу. Запах от горящих факелов забивал ноздри, и мои мысли цеплялись за это, как за спасительную соломинку. Глупо, очень глупо. Тот, кто сказал, что безвыходных ситуаций не бывает, ошибался. Я больше не могла смотреть на Алекса и закрыла глаза, возвращая контроль над чувствами и даже слезами. Еще несколько минут и разум вновь победил.
Слова милорда дали мне передышку, но легче не стало:
— Художник написал свою картину в этой комнате, Лиина. Алекс умрет здесь, если ты не захочешь играть на моей стороне. Я устал, Лиина, от твоего упрямства. Просто устал от затеянной мною и Дэниэлем игры. Я хочу все закончить здесь и сейчас.
Его слова прозвучали действительно очень устало, но кто оценит меру моей усталости? Это меня вырвали из привычного для меня окружения, из моего мира, который я знала много лет, и забросили в совершенно незнакомый, непонятный и чуждый мир. И никто не пытался понять моих чувств и желаний, никого не интересовало, что я думаю по этому поводу!
Вместе с тем, возложив на меня огромную ответственность, совершенно непосильную для меня, никто и представить себе не мог, что я могу надорваться. Все считали само собой разумеющимся, что я призвана свершить предсказание, и все пятнадцать лет ожидали от меня либо чуда, либо разрешения той ситуации, что сложилась по воле милорда. Но я не оправдала ничьих надежд, оставаясь верной себе. И к чему это привело?
Я нахожусь в подземелье, среди стен, видевших слишком много боли, перед выбором, непосильным для меня, с ощущением, что моя собственная жизнь вот-вот утечет, как прозрачный ручеек, стремящийся к реке. Кто же из нас устал больше?
И все же, когда от вашего решения зависит чья-то жизнь, нет времени для рассуждений о самом себе и о своих чувствах, ибо совершенно ясно, что выбор этот делает сердце. Но как быть, если разумом ты понимаешь, что последствия подобного выбора не просто серьезны, они совершенно неприемлемы? И что делать, если нет человека дороже собственной жизни, ближе собственного сердца, чем тот, чью судьбу ты вынужден решать? Как поступить, когда сердце обливается кровью, а разум диктует свои условия?
Алекс был моим дыханием, моей жизнью, моей любовью. Мое сердце билось потому, что билось его сердце. Я никого так не любила и не могла его потерять…
Боже мой! Я не могла выбрать милорда, потому что это принесло бы гибель и бесчестье слишком многим людям, когда-то поклявшимся в верности мне и моему названному брату Дэниэлю. Таковы были правила игры, придуманной не мной, но ставшей реальностью благодаря соглашению двух правителей. Меня втянули в их вражду и противостояние, и поставили перед выбором, сделать который я не могла!
Я никогда и никому не расскажу, как умоляла милорда о пощаде, и что говорила при этом, ибо выжившая гордость не способна пережить даже воспоминания тех минут. Но я помню то мгновение, тянувшееся, словно целая жизнь, когда я шагнула в бездну, шепча последнее «прости», ощущая, как сгорает моя душа, превращаясь в пепел, а смертельно раненное сердце исходит кровью. Я все равно была обречена с самого начала и понимала, что рано или поздно, но милорд доберется до меня. Я подумала, что боль будет недолгой и для меня и для Алекса. Может быть, я приняла это решение, потому что надеялась умереть?
Только одного я не пойму до сих пор — это было проявлением силы или слабости? И если силы, то почему я ощущаю в себе пустоту и мне так больно, а если слабости, то почему я согласилась с милордом, бросившим мне в лицо обвинение в смерти Алекса?
Я сказала милорду то, что должна была сказать, и я потеряла того, кто был для меня дороже собственной жизни. И здесь я предала саму себя во имя долга, чести и клятвы. Всего того, во что почти не верила, но выбрала однажды, тем самым, определив свою судьбу.