Выбрать главу

вечер того же дня

Хотя я разгоняю, конечно, выдумываю себе всякие страсти. Не забывать, Йо, о том, что ты профессиональный астронавт, ты готовился к этому полету несколько лет и еще несколько лет до этого трудился, как вол, на станции. Ты не раз был в космосе — ну и что, что на своей орбите, вблизи планеты, в атмосфере родной Триде. Факт остается фактом: ты на службе, так делай, что положено. Тебя готовили к таким ситуациям, тебя готовили к высадке на чужой планете — так что же ты ноешь теперь?

Высадке на чужой планете… ЧУЖОЙ… Хорошее, разумное слово — какого черта мы вообще суемся на ЧУЖУЮ планету без приглашения? И да, конечно, ожидаем теплого приема — с чего бы? Понравилось бы вам, дорогие тридеане, если бы в ваш дом вломились зеленые человечки, которых вы не звали? Какая глупость, боже мой, почему я раньше не думал об этом. Почему никто об этом не думал?!

А потому, дорогие миндалевидные тела, что мы получили-таки приглашение. Песня, присланная нам с Земли, — это добрый знак и попытка наладить с нами контакт. Мы на Триде, по-видимому, несколько более развиты в плане технологий, чем земляне — вероятно, поэтому все, что у них получилось сделать, — это отправить сигнал. Но это того стоило! И мы летим на встречу с жизнью. Ну, я лечу. За других не ручаюсь…

В общем, успокойся, Йо, и не нервничай, как девчонка. От лукавого все это. Запланировано: во вторую треть следующего года кто-то из нас-таки окажется на Земле. Так тому и быть…

день 30 последней трети 3987 года

Да, вчера я несколько перенервничал, обвинил всех и вся в разных смертных грехах, глупости и авантюризме. Едва ли я тут самый умный, поэтому нужно прийти в себя и продолжать работать. Кстати, работать — здорово, прочищает все мысли и собирает в кучу время. Я пока занялся параллельными историями, которые долго за неимением времени игнорировал, оставаясь на Триде.

Но есть одно но, которое сводит меня с ума… Я безумно по тебе скучаю, Сольвейг. По твоей голове, уложенной на моих коленях, по твоим холодным с утра рукам, по веснушкам, усыпавшим твои худые плечи, по нежной букве «р», которую ты лишаешь предназначенного ей рыка, скучаю по зеленой прохладе твоих глаз — они меняют цвет в зависимости от усталости и нервов: когда тебе плохо — они больше про море, когда хорошо — про весенний лес.

Я вспоминаю раз за разом наше все. Неделю того покоя, прибившего к постели болью, когда мы успели поговорить и помолчать обо всем, без страха, что кто-то из нас опять испарится, сломается или просто уйдет. Без надуманных попыток показаться лучше, сильнее и чище, чем мы есть на самом деле. Мы тонули в тепле одеял и поцелуев, пересмотрели сотню сериалов, двигались медленно, чтобы не сделать друг другу больно, приносили друг другу воду и чай — я не знал тогда, что ты вот так умеешь в жертвенную заботу, с таким открытым сердцем. Я не верил, что это ты, и в то же время понимал: вот это ты настоящая. Ты обезоруживала меня своей нежностью, и я хотел давать тебе в разы и в разы больше. Вот тогда я, наверное, еще сильнее полюбил тебя.

А потом… Потом началась война. Отмеченная на календаре томительной и уничтожающей точкой, осознанием собственного ничтожества и бессилия, нежеланием говорить на своем родном и любимом. Наша Субинэ напала на Олодо — кто виноват, кто кого довел, кто решил показать свою мощь, кто кого вынудил, кто кому не оставил выбора, у кого корона оказалась тяжелей — я не хочу даже думать об этом позоре, который разбил на «до» и «после» миллионы жизней. Вне зависимости от того, на какой кто оказался стороне, всех субинцев война лишила покоя, кого-то — работы, дела жизни или даже близких, а олодинцев — мне больно говорить, что пало на их долю: холод, голод и смерть…

Война — это война. На любой планете, в любые времена, ради любой цели: война — это про убийство и жестокость, про пренебрежение всем, до чего дошла цивилизация, про первобытный страх, про зверства и инстинкты, про ложь и ссоры, про утраты и горе. В ней нет величия и победивших, в ней нет освобождения. Меня тошнит от той войны, что развязала наша родная Субинэ — мне жаль мою страну, которая оказалась в кажущейся бесконечной власти алчных аллигаторов.

С началом войны весь мир — по-крайней мере вокруг нас — замер на миг, а потом начал рушиться. И именно в этом мы с тобой, моя Сольвейг, нашли спасение друг в друге. Ты закрылась от всего в страхе и апатии на какое-то время, а я пытался оградить тебя, сам теряясь день ото дня. После — ты нашла в себе силы выстоять и уже защищала меня от нападающих ужасов новостей, которым дела нет до пресловутых личных границ.