Три выстрела, быстро – левый верхний, правый нижний, снова верхний. Зачем возиться с лишними трупами: вдруг это какой-нибудь начинающий Свидетель Иеговы? Достаточно отпугнуть. Теперь быстро к окну: может, потребуется прицельный выстрел. Опять же интересно, кого там носит нелегкая.
– Не стреляй! Бриджес, мать твою, это же я! – вопит Крейг, ныряя в живую изгородь.
Я рывком открываю дверь и прикладываю палец к губам. Все-таки это Лондон. Соседи, разумеется, и не почешутся, если мой дом загорится или я начну звать на помощь, лежа связанный в спальне, но некоторые фразы все-таки привлекают внимание.
– Тихо, не ори! – машу я пистолетом. – Заходи.
– Что ты тут делаешь?
– Подслушиваю, – пожал он плечами. – Решил вот навестить тебя, а ты тут с кем-то ругаешься.
– Тебе было слышно?
– Ну да. С другого конца улицы. С кем это ты?
– Не важно.
– Похоже было на твою мамашу.
– Забудь об этом.
– Ты вроде говорил, она померла?
– Да.
– Понятно теперь, зачем тебе понадобилось так орать. Ладно, Бриджес, убери пукалку и поставь чайник. Лучше прикончим по чашечке чаю.
Мы уселись за кухонный стол, я достал кружки. Пистолет заткнул за пояс.
– Ну так и что там у тебя с твоей мамашей?
– Не стоит об этом.
– Может, расскажешь? Мне интересно.
– Спасибо за заботу.
– Ну ладно, расскажи!
– Это тебя не касается.
– Не хочешь, не надо. Только я бы на твоем месте рассказал, а то я, чего доброго, подумаю, что ты псих. Ты уж успокой меня, а?
– Я не псих.
– Ну тогда просвети меня. – Он помолчал и добавил решающий аргумент: – Ну же, Бриджес, не будь гадом, колись!
– Ладно, ладно, дай подумать.
Черт возьми! Всегда неприятно, когда говоришь сам с собой и тебя подслушивают, но когда сам с собой ругаешься... Попробуй-ка, объясни! Может, сказать, что я псих, да и дело с концом? Нет, надо объяснить – мне и самому не вредно понять.
– Просто детство у меня было дерьмовое... Мать меня ненавидела – считала, что это я мешаю ей найти мужа. Сам понимаешь, кому нужна мать-одиночка? Особенно тогда, в семидесятых. Вот она на мне все и вымещала, и чем старше мы оба становились, тем паршивее становилась моя жизнь. Врагу не пожелаешь. – Я налил в кружки кипятку и бросил туда пакетики с чаем. – Глупо, конечно, было все это терпеть – ты, наверное, думаешь, почему я не сбежал? Она здорово умела давить на психику. Доводила меня до истерики и заставляла чувствовать себя виноватым. Понимаешь, о чем я говорю?
– Ну да, более или менее.
– Я сто раз пытался уйти, но она не давала. Понимаешь, все мужики, один за другим, ее бросали, и она поклялась, что уж ее сын, ее собственная плоть и кровь, останется с ней. Не знаю даже, как толком объяснить – в общем, крыша у нее поехала. Доставала меня везде: в школе, в библиотеке, на работе. Приходила и устраивала скандал. Думала, я сбежал. Ты не поверишь – даже в тюрьму явилась и стала тащить меня домой!
Тот день даже не хочется вспоминать. Меня тогда только посадили, и вдруг говорят, что пришел посетитель. Мамаша. И сразу начала:
– Все, хватит, мне это надоело! Мы уходим. Спятила, короче. Но я и представить себе не мог насколько.
– Мама, я в тюрьме, я не могу уйти!
– Ничего, мы сейчас посмотрим, как ты не можешь! Иди со мной, и никаких возражений! – Она стащила меня со стула. – Быстро, пошли!
– Я не могу!
– Э-э... извините, мадам, что вы делаете? – спросил мистер Эмери.
– Забираю ребенка домой!
Все, кто был в комнате для свиданий, так и заржали.
– Боюсь, не получится, – усмехнулся мистер Эмери.
– Не получится?! Я его мать! Это мой мальчик – он идет со мной!
– Разумеется, но через некоторое время. Не беспокойтесь, о нем здесь позаботятся.
– И слушать ничего не желаю! Иан, пошли!
– Бриджес, стоять!
– Я никуда и не иду...
– ИАН! Ты идешь со мной!
– Мадам, давайте выпьем чаю и обсудим все спокойно.
– Прочь с дороги! – Мамаша схватила меня за руку и потащила к двери. Эмери попытался оторвать меня от нее, увертываясь от пинков. Остальные заключенные и их жены уже катались по полу от смеха. – Он мой мальчик, мой сын, он не ваш! – орала мамаша.
Понадобилось трое охранников, чтобы ее оттащить. – Я его мать, он принадлежит мне! Руки прочь! Боже мой, ну и денек был!
– Самое смешное, – продолжил я свой рассказ, – что за решетку меня засадила как раз она! Наверное, думала, что со мной поговорят, отшлепают по заднице и посоветуют впредь слушаться мамочку. Вряд ли она могла предполагать, что мне дадут срок. Я ведь еще ребенок! Кому наказывать маленького мальчика, как не его матери?
– Она умерла, когда ты был в тюрьме?
– Да. После того визита я ее не видел. Отказался от свиданий. Она умерла уже после того, как я получил пожизненное. Не знаю, почему мы до сих пор разговариваем. Я не псих, мне не кажется, что мать жива и все такое – просто представляю себе, что бы она сказала сейчас. Само собой, она только и делает, что ругает меня и все, что я делаю, – как в жизни.
– Понятно. Ну, в конце концов все мы в той или иной степени того. Если тебе нравится спорить с мертвой мамашей – ради бога, мне-то что. Одно только плохо...
– Что?
– Мне показалось, что в этих спорах ты проигрываешь, – улыбнулся Крейг и отхлебнул из чашки. – Если бы я решил спорить с кем-то воображаемым, то уж, во всяком случае, постарался бы настоять на своем.
– Спасибо, утешил.
– Слушай, раз уж мы говорим начистоту... Я давно хочу спросить...
Что-то в его лице, какое-то самодовольное ехидство, сразу заставило меня насторожиться.
– О чем? – опасливо спросил я.
– За что тебя посадили? Тогда – в первый раз?
Этого вопроса я не ожидал.
– Ограбление.
– Да ну? – улыбнулся он. – Я не смеюсь над тобой, ты не подумай, только мне говорили совсем другое...
Чертов Логан! Я же просил его никому не рассказывать. Вот и верь после этого людям!
– Я правда не издеваюсь, просто интересно. Говорят, ты воровал женские трусы.
– Вот как?
– Ну да. Я только хотел узнать, правда это или нет? То есть мне-то все равно, просто любопытно. Мало ли кто как чудил в детстве – что было, то прошло. Важно то, что мы делаем сейчас, а теперь ты большой человек. И все-таки – зачем ты это делал?
– У меня пушка под рукой – ты знаешь.
– Я просто так спрашиваю, ей-богу, клянусь чем угодно!
– И я просто так – хотелось мне и все!
– Я слыхал, у тебя их было двести пятьдесят штук. Зачем столько?
– Да не знаю я, это было так давно... Так получилось.
– Эдди говорит, ты снимал их с веревок, воровал в прачечных, даже в квартиры вламывался и по комодам шарил.
– И Эдди знает? Мать вашу!
– Да все вокруг знают! А что? Знай я, что это секрет, не стал бы и спрашивать.
Я закрыл лицо руками и застонал. Прошлое... Никуда от него не денешься.
– Не переживай, – добавил он. – Логан сказал, что все давно уже знают. Никто ведь плохо о тебе не думает из-за этого.
– А что тут такого?
– М-м... а все-таки интересно: что ты делал с двумя сотнями трусов? Надевал или нюхал?
– Ты не устал задавать вопросы?
– Извини, просто любопытно. Ставлю десятку, что надевал.
– Нет. И не нюхал.
– На самом деле каждый чем-то таким занимался. Хочется сравнить, вот и все.
– Я правда не знаю, зачем их брал. Ничего не мог с собой поделать. Для меня был важен сам акт кражи. – Тюремный психолог в свое время долго об этом распространялся. – Мне они были не нужны, я ничего с ними не делал – просто складывал в мешок и держал под кроватью.
– И мамаша их нашла?
– Да. Она не могла понять, откуда все это взялось, а потом отнесла в участок, чтобы мне там объяснили, как это нехорошо.
– И они объяснили?
– Само собой. Только вот трусов было многовато, и многие были из квартир, так что преступление оказалось серьезным. Больше пятидесяти краж со взломом, хотя большинство женщин так и не узнали, что их ограбили. Мне даже хотели пришить что-то на сексуальной почве, но поскольку нападений не было – да и не могло быть, – то по статье я не пошел.