Ненадолго.
К слову о пощечинах и действии Той Самой Ухмылки. Я уже давным-давно не напрашивался на побои. «Лебедь» в Южном Лондоне был идеальным местом как раз для такого избиения.
Очень ирландским, для тех, кто «не дурак подраться». Много-много вышибал. Они привставали на табуретах, чтобы лучше отслеживать паству, состоящую в основном из ирландских эмигрантов вроде меня, предающихся обильным возлияниям. Я был поглощен разговором с высоким рыжим мужчиной из Дублина. Нас не раз пихали локтями, когда другие изгнанники пытались чуть больше приблизиться к возлюбленной родине посредством «Гиннесса».
Местечко, которое оккупировали мы с тем дублинцем, было священным. Прямо перед стойкой. Нужно было приходить в бар в три часа дня, чтобы занять такую стратегическую позицию. Я же был там с часу. В общем, я повернулся к дублинцу и вполне правдиво проинформировал его:
– Я выслушиваю твое дерьмо весь день, и меня уже блевать тянет. Вот спорить готов на все, что у меня есть, что ты из Дублина!
И тут же получил удар головой такой силы, что кровь плюхнула в бокал. И заспорил сам с собой: следует ли мне попытаться отцедить кровяной сгусток сквозь зубы, чтобы не лишиться того дюйма сидра, который еще оставался в бокале? Мне показалось невероятно важным ловить капающую кровь в бокал. По какой-то причине я не должен был залить кровью все вокруг. И я решил объявить:
– Один из нас уберется из этого бара, и это буду не я.
Я посмотрел на своего обидчика, чье лицо отражало все муки жажды крови.
Стоп-кадр.
Я видел это выражение лишь трижды. Это был первый раз. Второй был тогда, когда меня сшиб с велосипеда «наемный» мотоциклист, и я ждал, пока врачи «Скорой» не убедятся, что у меня нет серьезных повреждений. Я лежал на спине, боясь бросить взгляд на собственные ноги. На верхней палубе двухэтажного автобуса, проезжавшего мимо, сидела пожилая дама в коричневом пальто. Автобусу пришлось остановиться – предположительно, из-за общей суматохи. Выражение лица старой карги было точь-в-точь таким же, как сейчас у нашего приятеля-дублинца. Взгляните на него. Рыжая щетина, язык слегка высунут между мясистыми губами… натуральная п**да, клянусь. Другие головы тоже торчали на фоне клочка неба, который мог оказаться последним в моей жизни… но именно ее лицо затмевало все, пока я ждал «Скорой».
Лежа, я продолжал слушать песню Элвиса Костелло «Происшествия случаются» – вот вам крест, я не шучу. Мой плеер, пусть и покоцанный, был включен и продолжал работать. Та старая корова, что смотрела на меня сверху вниз, казалось, кивала в такт сентиментальным откровениям мистера Костелло. Я пытался прочесть по лицу старухи, насколько сильно я пострадал. Жалел, что не знаком с ней ближе, ибо, если она была совершенной сукой, то легкая усмешка на ее лице означала бы, что мне п****ц и мои ноги превратились в фарш. Но если она была милой и заботливой старушкой, которая кормит голубей и гладит незнакомых собак, то я был в хорошей форме, потому что она улыбалась. Я решил, что она сука, а мне п****ц.
В третий раз я увидел это выражение, когда девушка, которую я любил… Погодите минутку, вот к чему я, блин, все этои веду. Мы еще до этого доберемся.
Конец стоп-кадра.
Тот дублинец выглядел так, словно только что занимался со мной сексом. Мне потребовалось немало времени, чтобы осознать, что я получил удар головой. Боли не было. Только в глазах потемнело. Словно кто-то прикручивал один из этих диммерных выключателей в гостиной.
– Нет. Свинячить не будем. Без «стекла», – проговорил он.
Я сразу же понял, что это значит. Он думал, что я собираюсь «застеклить» ему, или мысль «застеклить» мне пришла в голову ему самому.
Я сосредоточивал все свое внимание на том, чтобы направить эту странную капающую кровь – которая с тем же успехом могла бы капать с потолка – в пинтовый бокал в своей правой руке. По какой-то причине для меня стало важно не изгваздать пол «Лебедя».
«Застеклить» – значит, дать другому пинтовым бокалом в лицо. «Пинтовый бокал в лицо» применяется следующим образом. Ободок бокала располагается вокруг подбородка и под носом. Затем сжатым кулаком с большой силой наносится удар по донышку бокала. Красивое лицо, склонившееся над страницей, на которой появляются эти строки, может лишь поморщиться при мысли о том, что могло случиться в тот вечер.
Итак, я сидел, держа в руке полупинту собственной крови, а он хотел меня в самом худшем из возможных смыслов этого слова. Внезапно он дернулся вверх, словно его засасывал гигантский пылесос. Осознав свое неминуемое изгнание, дублинец дотянулся до ворота моей куртки и потянул меня за собой. Мы поневоле образовали этакий хоровод, конга-поезд, локомотивом которого были сперва два, потом три слезших со своих табуретов вышибалы.