Моя паранойя дает мне лишь общие сценарии. Она слишком ленива, чтобы вдаваться в подробности. Я верил, что люди, обычные люди на улице, – это оперативники у нее на службе. Всякий раз как я выходил из своей квартирки в Камберуэлле, какая-нибудь старуха или мужчина с дочерью становились врагами, которых мне приходилось избегать. Я напускал на лицо выражение, которое, на взгляд моего бедного помраченного разума, означало следующее: «Я знаю, кто вы все такие. Я собираюсь создать впечатление, что не знаю этого, просто чтобы мы могли поддерживать игру в загадки, но на самом деле я знаю. Так что отвалите».
Возможно, вам интересно, как выглядит такое выражение лица. Так я вам расскажу. Задиристый гнев. Злобный рык с легкой улыбочкой, неразличимый, но все же… Я знаю, что ты знаешь, что я знаю – и так до бесконечности. Разумеется, тот факт, что я рассказываю вам обо всем вышеизложенном, слегка вредит правдоподобию всего нижеследующего, но моя единственная обязанность в этой книге – рассказать о случившемся.
Это моя терапия. Я слишком чокнутый, чтобы идти встречаться с психотерапевтом, и, честно говоря, в любом случае не стоит ему доверять, верно? В смысле, моя паранойя не собирается выключаться на этот один час в неделю. И у меня без того довольно хлопот, поскольку приходится быть гением в течение дня и путеводной звездой АА по вечерам. Помнится, я слышал, как кто-то где-то говорил, что можно отделаться от болезни, изложив ее на бумаге. И кто знает, может быть, кому-то это изложение принесет пользу.
Как я уже сказал, теперь я живу в Нью-Йорке. Здесь я гораздо счастливее, и несмотря на то, что способ, каким я попал сюда, был не вполне красивым, теперь мне здесь нравится. Меня самого это изумляет. Первые два месяца, проведенные на Манхэттене, были временем, когда я подошел к самоубийству ближе, чем за всю остальную жизнь. Забавно, как она пришла ко мне. Мысль покончить с собой.
Прошла всего неделя с тех пор, как Эшлинг отвергла меня в баре «Фанелли», и в этот период я каким-то образом сумел достойно изображать самого себя. Хотя, казалось бы, это должно даваться мне легче, учитывая, сколько лет я был занят самим собой.
Я делал перерывы, чтобы выйти на улицу и поплакать. Это помогало.
В общем, я обнаружил, что выглядываю из окна седьмого этажа нью-йоркского отделения того же агентства, в котором работал в Сент-Лакруа. Был конец марта. Было очень душно и влажно. Так что вот он я, стоял, пытаясь глотнуть воздуха, дожидаясь порыва, мельчайшего движения милостивого ветерка, – и вдруг бросил взгляд на бетон внизу. Окна выходили в тыл здания, так что я смотрел сверху вниз на те странные защитные козырьки, которые есть повсюду в Нью-Йорке. Черт их знает, зачем они нужны. В центре была маленькая прямоугольная полянка из бетонных плиток в форме сот. Эта мысль пришла ко мне мягко. Очень деликатно. Не как какой-нибудь безумный резкий монтажный стык, который заставляет зрителя моргнуть.
Совершенно спокойный, я увидел себя лежащим, словно в парадоксальном сне, идеально оправленным в раму этой прямоугольной площадки. Левая нога согнута, правая прямая, левая рука согнута, ее ладонь повернута вниз. Правая рука вытянута вдоль тела. Голова повернута вбок, на левую ладонь, словно я сплю на подушке. Чуть выше головы и под левой ладонью было нечто, казавшееся очень аккуратно нарисованной абстрактной областью красного. Словно большой расплющенный цветок, на котором покоилась моя голова. Покоилась. Я выглядел мирным. Недосягаемым для боли.
Видите ли, я испытывал сильную боль. Но ее причиняло абстрактное лезвие. Я имею в виду, что боль была физической, ее причина – нет. Полагаю, некоторые сказали бы, что я страдал от разбитого сердца. Или еще можно сказать, что это просто жизнь. Или, может, алкоголизм минус алкоголь. В конце концов, на данный момент я уже пять лет как был трезвенником. Верно, но происходило кое-что еще. Откуда я знаю? Да я и не знаю. Я просто не верю, что мое эмоциональное состояние можно было объяснить таким подростковым термином, как «разбитое сердце». Хотел бы я оказаться неправым, но не знаю, как кто-либо мог бы это доказать, так что я остаюсь в достаточной безопасности. Это еще одно, что вы узнаете обо мне, когда мы продолжим. Мне не нравится рисковать. Я говорю собеседнику о возможности того, что я неправ, лишь тогда, когда совершенно уверен, что прав.
Это помогает мне казаться более скромным.