– А знаете что?
– Что?
– Пошли вы на хер!
Кстати, прежде чем прервать самого себя, я собирался сказать, что был настолько хорошо подготовлен всеми своими знакомыми к Зиме, что, когда она таки пришла, все оказалось не так плохо. Мне говорили, что на мою долю достались две самые мягкие зимы за очень долгое время. Но я был не в претензии и обманутым себя не чувствовал. Я все равно могу с чистым сердцем сказать, что пережил две Гребаные Ледяные Миннесотские Зимы. Я свой срок отбыл. Соедините мой целибат с арктическим экспериментом и получите мощный коктейль из запертой внутри агрессии и самоотрицания. Я начал понимать тех, кто испытывает соблазн пойти в «Макдоналдс» с «узи», требуя удовлетворения. Допускаю, что, если бы я когда-либо вошел в подобное заведение с желанием устроить такого рода хаос, я был бы тем парнем, который отказывается обратить оружие против себя. Гораздо лучше выстрелить себе в ногу и притвориться одной из жертв. Тогда можно смотреть последствия этого события по телевизору, лежа на больничной койке. Но разве другие жертвы тебя не узнают? Нет. Если ты позаботишься о том, чтобы они не видели твоего лица, то не узнают. Ладно, ладно – я таки об этом подумывал.
Один год в Миннесоте шел за три. Мне принадлежал викторианский дом в одном из лучших районов Сент-Лакруа, я зарабатывал по 200 000 долларов в год, мой платеж по кредиту составлял 4500 долларов в месяц – и меня сводил с ума стресс. Зарплата была вдвое больше того, что требовалось для ежемесячных платежей, так что я мог себе многое позволить, но даже при этом я не был богачом. Я думал, что буду богачом. Я предвкушал, как буду небрежен с деньгами. Как у меня будут дорогие игрушки типа автоматических проигрывателей, саунд-систем, бильярдных столов и завернутых в пузырьковую пленку древностей.
Не-а. Но погодите-ка, я собирался сделать себе состояние, продав дом, не так ли? Да, конечно, собирался, а теперь вернемся к работе.
Я был убежден в том, что каждые 4500 долларов, которые я отдавал за этого «викторианца», были все равно что деньги, положенные в банк. Нет. Единственное, что мне удалось сделать, – это заморозить саму ссуду (что вполне уместно, учитывая температуру «за бортом»). Ничто на самом деле не выплачивалось. За исключением процентов и страховки. В сущности, я выплачивал лишь проценты на кредит. И разумеется, я не заработал ничего и близко похожего на «состояние» на этом шлюшьем доме, когда в итоге таки продал его. Я типа как свел все к ничьей – едва-едва. Так что в ретроспективе это причинило мне не столько боли, сколько могло. Но в то время у меня имелись в наличии дом, который висел жерновом у меня на шее, решимость не прикасаться ни к чему, что могло бы привести к контакту с существом женского пола любого вида (не только человеческого), и желание вернуться в Лондон, которое буквально носилось в воздухе вокруг меня.
Я ждал «Обсервер», как вино ждет, когда его откроют. Мою печаль в случае, если этот журнал оказывался распродан или просто не привезен из-за – погодите-ка! – холодной погоды, нельзя было передать словами. А когда он появлялся, я прижимал его к груди. Да, ему было уже три дня, ну так что? Я обожал тот остроумный, непринужденный, почти «я сам себе наскучил» стиль, которым авторы выкладывали свои доводы. Я даже не осознавал прежде, насколько на самом деле был урбанистом. Переезд из Лондона в Сент-Лакруа стал для меня бо́льшим шоком, чем было бы возвращение в Ирландию. Я понял это достаточно скоро, когда провел пару вечеров в Новом Дублине. Он был таким энергичным, полным жизни и юным в тот канун Рождества, что мне пришлось сдерживать слезы, потому что я знал, что придется вернуться обратно в Миннесоту.
«Обсервер», «Тайм Аут Лондон» – в сущности, что угодно из Лондона. Я обожал эти издания. Полагаю, это типичное ностальгическое поведение, но снимаю воображаемую шляпу перед «Обсервером», особенно за его роль в избавлении завсегдатаев «Макдоналдсов» и других миннесотских едален от неаппетитного конца. А еще кино. Французское кино. Да, у меня был DVD-плеер. Больше нет. Все, что мне нужно сделать сегодня, – это пройтись неспешным шагом по авеню А, и я получаю все необходимые развлечения.
Но тогда просмотр какого-нибудь французского фильма был подобен капелькам влаги на потрескавшихся губах умирающего от обезвоживания. Не только потому, что французы – благослови их боже – делают отличное кино, но и потому, что я жаждал увидеть все эти старые улочки, и здания, и этот климат, весь такой влажный и мягкий, Иисусе Христе, я обожал на это смотреть! Я даже делал в определенные моменты фотографии сцен, поставив плеер на паузу. Это было в мой второй миннесотский год, когда я по-настоящему начал терять терпение. Те фотографии до сих пор где-то у меня валяются. Мне нужно было поддерживать связь с Европой любым доступным способом. Больше всего я боялся, что включу в свой словарь выражения типа You betcha[4] и You’re darn tootin[5]. Так что со своими французскими фильмами – Клода Лелуша, моего любимого режиссера, – своими английскими газетами и своим ирландским эго я заставлял европейский флаг гордо реять на яростных миннесотских ветрах. Два года. Два года физически, но духовно это ощущалось как восемь. Каждое утро я трусцой бежал к автобусу по свежей пороше и с хрустом прокладывал себе путь к дому по вечерам. Иногда я гулял вокруг озера, которое было всего в сотне ярдов от моей заиндевевшей передней двери. Красиво звучит, а?