Так ведь это же началось извержение. Тут я спохватился и хотел сфотографировать его, но станция, так как мы были в неориентированном положении и дрейфовали, повернулась, и он ушел из поля зрения. Засек его координаты и сверил по карте. Это было извержение вулкана Эль Чичон в Мексике. Я раньше много читал, что аэрозольные слои в верхней атмосфере, серебристые облака образованы выбросами огромного количества газа и пыли из вулканов, но никогда не мог представить, что это за пушка, что это за сила, которая может стрелять из недр Земли до высоты около 100 км. И вот теперь все это увидел в действительности своими глазами.
Захотелось здесь, в дневнике, рассказать немного о своей жизни и как я поднялся на орбиту. Не обстоятельства привели меня в космос, а трудная дорога поиска мечты и ее достижения. А мечта родилась в школьные годы.
Наверное, из книг и прекрасных фильмов довоенных и военных лет о мужестве наших людей, из которых почему-то для себя примером я избрал летчиков. Рос в военном городке Кантемировской дивизии, где служил мой отец.
Счастливое это время — юность, когда в своей фантазии не видишь преград, а веришь в осуществимость ее любых, самых дерзновенных устремлений.
В школе и учителя и одноклассники знали, что я хочу быть летчиком. И вот как-то в 10-м классе, весной, в апреле, когда днем тепло, а по утрам еще примораживает, мы, несколько ребят, опоздали на урок и решили его переждать в туалете. Это был 2-й этаж, окно открыто, и кто-то сказал: «Валь, вот ты хочешь стать летчиком, смог бы прыгнуть отсюда, как Сережка Тюленин?» Посмотрел вниз, высота показалась небольшая, да и клумба рядом. Сказал: «Могу». А когда встал на подоконник и глаза поднялись еще выше, вот тут страшновато стало! Не знаю, как бы я поступил, прыгнул или нет, если бы меня не увидел наш военрук, который входил в школу и, заметив меня, остановился, смотря и не понимая, что я в окне делаю. Крикнув: «Вперед», — я сиганул вниз, рассчитывая упасть на клумбу, но поскользнулся о наледь на подоконнике и падал на тротуар. Но каким-то невероятным рывком выпрямился и упал на ноги. Тупой и резкий удар и… боль! Подняться не мог, отбил ноги, с меня сняли ботинки. Ноги, на глазах разбухая, становились как лапти. Отвезли меня в медсанбат. К счастью, переломов не было, просто сильно отшиб ноги. Сочувствующих было мало, все меня называли по-разному, но были едины, что сам по глупости покалечил себя. И никто не понял, не хотел, а может, и не мог понять, что это была борьба. Ведь в этом возрасте за поступком стоит молодая жизнь, которая подчас невидимо для окружающих ищет себя, проверяет, на что способна, и трудно бывает понять, чего больше в нем — здравости или глупости.
После школы родители уговаривали идти в институт, чтоб быть рядом с ними. И вот здесь жизнь меня впервые испытала на верность мечте. Опыта жизненного нет, а вокруг много разумных, добрых советов старших. Оставаться дома, учиться в институте? Внутреннее сознание, что я должен летать, позволило мне устоять от расслабляющих советов и своих мыслей пойти по более легкому пути.
В общем, полувыздоровевший 20 мая 1959 года поехал на первую летную медицинскую комиссию. Прошел. Следующий этап — медкомиссия в облвоенкомате в Мытищах. Помню, встал рано, около четырех часов утра, автобусы в это время еще не ходят, да и мало их было в то время. Пешком дотопал до станции. Поездов не было, и в товарном добирался до Москвы, а там — до Ярославского и на электричке в Мытищи. Это было 2 июля. Жара градусов под тридцать. Пока добрался, где-то к 11 часам, устал. Прохожу комиссию, все нормально. Дошел до терапевта, замеряет давление — нормальное, замеряет пульс — около девяноста. И пишет заключение — вегетососудистая дистония: не годен для направления в летное училище. Это было так неожиданно для меня и даже непонятно, что я, мечтая летать, не могу этого осуществить. Я был растерян, ведь у меня никакого другого желания не было. Что делать? На кого учиться? Нет, этого не может быть! Иду к председателю медкомиссии и говорю испуганно: «Товарищ полковник, я годен в летчики, просто долго добирался, жарко, и устал. Разрешите завтра снова приехать на комиссию». Не знаю, что на него подействовало, но разрешил. Здесь я должен сказать, что в дальнейшем, в каких бы я сложных ситуациях, обстоятельствах ни оказывался, меня всегда выручали верой в меня знакомые и совершенно незнакомые люди. И я счастлив этим и всегда боюсь их подвести.
Переночевал у своей бабушки Екатерины Васильевны в Москве, удивительной труженицы, доброй, ласковой, всегда меня понимавшей. Как ни смешно, но первым моим тренером для прохождения в отряд космонавтов была моя бабушка. Вечерами мы с ней ходили на качели для тренировки вестибулярного аппарата, и она, раскачивая меня, контролировала по будильнику время. На следующий день приехал на комиссию пораньше на час, лег в тени под березкой, чтобы успокоиться и отдохнуть. Прошел комиссию, а потом уехал в Оренбург, поступил в Высшее военное авиационное училище штурманов. Рад был надеть летную курсантскую форму. Но через год прошло сокращение, которое коснулось и меня.
Это был 1960 год. Передо мною опять встал вопрос — куда идти, кем быть. Родители опять зовут к себе в Кострому, где они жили в то время. Нет, решил продолжать в этом же направлении. Поступил в Московский авиационный институт, думая, что отсюда мне будет ближе к небу, чтобы летать. Решил стать летчиком-испытателем, среди которых много маевцев. Жил в общежитии, учился и летал в Тушине, в Коломне, сначала на планерах, потом на самолетах. Но что такое, живя в Москве, летать на самолетах? Это надо было ездить на электричке в Коломну за 120 км, потом на трамвае, с пробежкой до Москвы-реки, переправа на пароме и несколько километров на попутке до аэродрома. И вот тогда действительно проверялась и закреплялась моя любовь к небу. Много видел романтиков, которые не выдерживали этого пути. Полеты мне тоже легко не давались: меня укачивало при полетах в зону на пилотаж. Терпел, скрывал, приходилось даже рвать за пазуху, в перчатки, но почему-то верил, что смогу летать. На третьем курсе у нас в группе состоялась встреча с писателями, которую организовала наш любимый преподаватель Анастасия Михайловна Науменко. Среди них был Геннадий Семенихин, который рассказывал о встречах с космонавтами и поездках с ними по стране и за рубежом. Кто-то из ребят сказал: «Вот у нас Валентин подходит в космонавты, мог бы он написать заявление на имя Гагарина, а вы бы его передали?» Он согласился, я написал. Это было начало. Ответа я не получил. Конечно, сколько в то время было желающих лететь в космос, тем более я был еще студентом.
То было яркое время первых полетов наших космонавтов. И зародилась новая мечта, тем более моя будущая профессия «инженер летательных аппаратов» для работы на предприятиях, где создается такая техника.
И в 1965 году 25 мая еще студентом V курса я был вызван на комиссию к Бородину Константину Федоровичу. Никогда не забуду первую встречу с этим прекрасным человеком, который поверил в меня и в дальнейшем поддержал. Приехал. Захожу в приемную перед кабинетом. Смотрю, сидит человек десять молодых офицеров — летчиков и штурманов. Константин Федорович строго встретил и предупредил, что я не должен говорить, с какой целью прохожу комиссию, иначе на этом все закончится. Остальные, видимо, также были предупреждены, потому что слово «космос» не произносилось. Говорили между собой с ребятами обо всем, только не об этом. Волновались, но пока было все нормально. А как дошло до терапевта, мои старые проблемы от встреч с его коллегами при поступлении в училище сказались. Давление 130/80, пульс — 84. По сегодняшним меркам это нормально. Но тогда отбирать старались с большим запасом прочности. Заключение: не годен к дальнейшему обследованию. Иду к Бородину. Он говорит: «Давай приезжай в конце лета, где-нибудь в августе, попробуем еще раз посмотреть». Летом был в военных лагерях в Подмосковье. Там решил себя основательно закалить. Каждое утро бегал не просто на зарядку, а пробегал километров пять, а затем купался в росе, скатываясь бочонком с небольшого холма, густо поросшего травой. В лагере здорово окреп.