Красота истины и её утончённость не присутствуют в веровании и догме; они никогда не находятся там, где человек может их найти, потому что к этой красоте нет пути; это не какой-то фиксированный пункт, спасительная гавань. Эта красота имеет свою собственную нежность, любовь которой не может быть измерена, её невозможно удерживать, переживать. Она не имеет рыночной стоимости для того чтобы использовать и отложить. Она здесь, когда ум и сердце пусты от того, что создано мыслью. От неё далеки и монах, и бедный, и богатый; её не могут коснуться ни умный, ни талантливый. Тот, кто говорит, что он знает, никогда и не приближался к ней. Будьте далеки от мира и всё же живите ею.
В то утро попугаи хрипло кричали и летали вокруг тамариндового дерева; они рано начали свою неугомонную деятельность, прилетая и улетая. Зелёные, с сильными, изогнутыми красными клювами, они весело проносились с быстротой молний. Они никогда не летали прямо, а всегда зигзагами, испуская пронзительные крики во время полета. Время от времени они садились на парапет веранды, тогда можно было наблюдать за ними, но не долго, так как они снова устремлялись в свой беспорядочный и шумный полёт. Казалось, что их единственный враг — человек. Он сажает их в клетку.
Большая чёрная собака только что задушила козу; её жестоко наказали и посадили на цепь; теперь она жалобно скулила и лаяла. Дом был обнесён высоким забором, но каким-то образом коза забрела во двор; собака погналась за ней и задушила её. Владелец дома урегулировал конфликт, принеся извинения и уплатив деньги. Это был большой дом, его окружали деревья, но газон никогда не был полностью зелёным, как бы обильно его ни поливали. Солнце нещадно палило, и все цветы и кусты приходилось поливать дважды в день; почва была скудная, и дневной зной иссушал зелень. Но деревья хорошо разрослись, давали приятную тень, и можно было сидеть под ними ранним утром, пока солнце ещё было за деревьями.
Это было хорошее место, если вам хотелось спокойно посидеть и погрузиться в медитацию, но под этими деревьями нельзя было бы грезить наяву и предаваться приятным иллюзиям. В тени этих деревьев была слишком большая суровость, слишком большая требовательность, поскольку всё место было как бы предназначено именно для такого рода спокойного созерцания. Вы могли позволить себе приятные фантазии, но вскоре вы бы обнаружили, что место не располагает к построению мысленных образов.
Он сидел, прикрыв голову, и плакал; только что умерла его жена. Он не хотел, чтобы дети видели его слезы; они тоже плакали, не вполне понимая, что произошло. Мать многих детей сначала нехорошо себя почувствовала, а потом тяжело заболела; отец не отходил от неё, а однажды после каких-то церемоний мать вынесли. Дом как-то странно опустел, лишённый того благоухания, которое придавала ему мать; и никогда больше дом не станет таким, как прежде, потому что теперь в нём поселилась печаль. Отец знал это; дети утратили кого-то навсегда, но они пока ещё не осознавали, что означает печаль.
Она всегда здесь; вы не можете просто о ней забыть или скрыть её в какой-то форме развлечения, религиозного или иного. Вы можете бежать от неё, но она будет там, чтобы встретить вас снова. Можете самозабвенно чему-нибудь поклоняться, углубиться в молитву или с головой уйти в какое-то удобное верование, но она непрошено явится вновь. Печаль вырастает, рождая горечь, цинизм или невротическое поведение. Вы можете стать агрессивным, способным на насилие и опасным в своём поведении, но печаль всегда будет рядом с вами. Вы можете обладать властью, высоким положением, иметь много денег, но она всегда будет в вашем сердце, ожидая и готовясь. Что бы вы ни делали, вы не можете убежать от неё. Любовь, которая у вас есть, в печали приходит к концу; печаль — это время, печаль — это мысль.
Срубили дерево, и вы проливаете слезу; ради вашей склонности убили животное; земля разрушается ради вашего удовольствия; вас так воспитывают, чтобы убивать, уничтожать, человек против человека. Новая технология и машины избавляют человека от тяжёлого труда, но никакая созданная мыслью вещь не может прекратить вашей печали. Любовь — это не наслаждение.
Она пришла, доведённая до отчаяния своей печалью; она говорила, изливая своё горе, обо всём, что ей пришлось пережить, — смерть, несерьёзность её детей, их политическая деятельность, их разводы, их разочарование, крушение надежд, горечь и абсолютная пустота и бессмысленность всей жизни. Она была немолода; в молодости она просто веселилась, некоторое время интересовалась политикой, более серьёзно — экономикой, а в общем жила примерно так, как живут почти все люди. Её муж недавно умер, и все печали, казалось, обрушились на неё. Пока мы разговаривали, она стала спокойнее.
— Всякое движение мысли усиливает печаль. Мысль, с её воспоминаниями, образами удовольствия и боли, с её одиночеством и слезами, жалостью к себе и раскаянием, — это почва для печали. Слушайте то, что говорится. Просто слушайте — не отголоски прошлого, не то, как превозмочь свою печаль или как убежать от её мук, — а слушайте вашим сердцем, всем вашим существом то, что сейчас говорится. Ваши зависимость и привязанности подготовили почву для вашей печали. Ваше пренебрежение изучением себя и красотой, которую это изучение приносит, питает вашу печаль; вся ваша эгоцентрическая деятельность ведёт вас к этой печали. Просто слушайте то, что говорится, оставайтесь с печалью, не уходите от неё. Всякое движение мысли усиливает печаль. Мысль — это не любовь. В любви нет печали.
Дожди почти прекратились, и на горизонте клубились, меняя очертания, белые и золотистые облака; они высоко парили в голубом и зелёном небе. Все листья на кустах были чисто вымыты и ранним утром сверкали на солнце. Было прекрасное утро, земля ликовала, и казалось, что в воздухе пребывало благословение. Из этой высоко расположенной комнаты были видны синее море, вливающаяся в него река, пальмы и манговые деревья. Дух захватывало перед этим чудом земли и громадами облаков. Было рано, спокойно, и шум дня ещё не начался; транспорта на мосту почти не было, только длинная вереница гружённых сеном повозок, запряжённых волами. Пройдут годы, и здесь появятся автобусы, а вместе с ними — загрязнение воздуха и шум. Было чудесное утро, всё пело и радовалось.
Два брата ехали в машине в близлежащую деревню повидать отца, которого они не видели около пятнадцати лет или больше. Им пришлось небольшое расстояние пройти пешком по дороге, которая содержалась в весьма плохом состоянии. Они подошли к искусственному водоёму, в котором накапливалась вода; со всех сторон он имел каменные ступени, по которым можно было спускаться за чистой водой. На одном конце водоёма стоял небольшой храм с высокой квадратной башней, суживающейся кверху; вокруг неё были высечены барельефы.
На веранде храма, выходившей к большому пруду, было несколько человек, погружённых в медитацию, совершенно неподвижных, как каменные изваяния на барельефах башни. За водоёмом, позади немногих других домов, находился дом, в котором жил их отец. Когда братья приблизились к дому, отец вышел, и они приветствовали его, полностью распростёршись на земле и касаясь его стоп. Они были робки и ждали, чтобы он заговорил, как велел обычай. Прежде чем что-нибудь сказать, он вошёл в дом вымыть ноги, к которым прикоснулись сыновья. Он был очень ортодоксальным брамином, никто не мог прикасаться к нему кроме браминов, а два его сына были осквернены, общаясь с людьми, не принадлежавшими к их сословию, и ели пищу, приготовленную не-браминами.