О! Это была кавалерийская атака!
Потом, после безумств, они долго спали, обняв друг друга. Веселье их утомило. Они отдыхали в тиши, и только биение их сердец свидетельствовало, что они живы.
Наконец, к вечеру, до наступления сумерек, они проснулись. Люсьенна должна была уехать к себе в провинцию с завтрашним поездом. Она тотчас же подумала о своем отъезде и с горечью в голосе пробормотала:
— Как близок завтрашний день! Я тебя люблю!
— Я тебя тоже люблю, — сказал мой хозяин. — И я чувствую, что очень часто буду вспоминать о тебе. А потом я пойду на тебя посмотреть.
— Ах! Да, — сказала она. — Но у нас больше не будет… смотра!
— Милая!
— Потому что ты знаешь, — возразила она, — я его видела! Я присутствовала при прохождении войск; как туча прошли эскадроны и батареи артиллерии прокатились со страшным грохотом! Я все видела, все!.. О! Я этим еще до сих пор взволнована…
Они приготовились для выхода к обеду. Домой вернулись ночью, не поздно. Вместе с тем мне показалось, что маленькой кузине посчастливилось побывать еще на одном смотре, может быть, даже на двух… Но я в этом не уверена. Если они ночью мало спали, то я с своей стороны спала, как сурок. Я была так утомлена! Волнения днем и ночью лишили меня рук и ног.
Кузина назавтра уехала. Что касается меня, то я никогда ее не забуду. А сохранит ли о ней воспоминания мой хозяин?
XIV
Сундуки были отправлены. О! нас не берут в путешествие, мы — совсем другое! К нам обращаются, когда возвращаются; к нам обращаются, когда нуждаются; нас покидают без всякой жалости…
В квартире все как бы умерло. Окна закрыты, занавеси спущены.
Мы в ужасно неприятном положении. Оттуда, со двора, до нашего слуха не доносится ни звука. Весь дом превратился в необитаемую пустыню. Одни, опечаленные и подавленные, мы покрываемся пылью, которая Бог знает откуда берется и нам мало-помалу начинает казаться, что мы не более чем жалкие предметы, которые облачились в траурные платья. Обнаженная постель издавала какой-то слабый запах духов, которыми были надушены тела последних женщин, любивших на ней; кресло под чехлом из красной материи, спало, как старый простофиля; маленький стульчик благочестиво, может быть, вспоминает о тех духовных песнях, к которым примешивался развратный тон; пуф — это сооружение для предварительных ласк, выпятился, как задний фронт солидной дамы, а я, далеко от моего обычного места, вспоминала мои приключения и старалась определить, какое оказалось бы наиболее забавным из них, если бы вдруг открылся такой удивительный конкурс; но каждое воспоминание имело свою смешную сторону, и я затруднилась сделать выбор. Я любила их всех!
Хозяйка пришла сегодня. Ее сопровождала дочь, взрослая особа лет двадцати. Последняя, осматривая гравюры, развешанные по стенам, перелистывая книги, валявшиеся тут и там, уселась за маленьким столиком, за которым было написано столько лживых объяснений в любви; она открыла ящик и рылась в нем с большим любопытством, читая забытые письма и заодно — кто знает — важные тайны.
В то время как она удовлетворяла свое гадкое чувство любопытства, ее мать как будто приводила комнату в порядок, однако, почему-то не тронула тех мест, куда нанесло много пыли.
…Вот уже восемь дней как наш хозяин покинул квартиру. Здесь несносная жара. Ничего нового. Все спит. Я тоже сплю. По временам я смотрю в окно (занавеси уже подняты) — не видно ли чего-нибудь интересного у наших соседей. У соседей все однообразно, кроме маленького «журавля» с третьего этажа, которая, чтобы убить время, играет на рояле по десяти часов в день противные упражнения, которые меня прямо-таки бесят. Она аккуратно, каждые два дня принимает у себя любовника, но я с трудом вижу этого господина; у него, видно, есть особые причины на то, чтобы так скрываться: это может быть женатый человек… может, это тип, преследуемый полицией. В этом сезоне так много воров!
…Привратник, у которого имеется ключ от нашей квартиры, вошел сегодня после полудня, чтобы пропустить стаканчик из старой бутылки, которую хозяин хранит с большим благоговением, удостаивая влагой из нее лишь тех, которые того достойны. Привратник опрокинул стаканчик так, как будто он тянул простую водку. В этих-то нет ничего артистического. Они даже не понимают всего того неприличия, которое совершают.
Выходя, он столкнулся на площадке с маленькой замухрышкой, которая исполняла всякого рода обязанности у одной особого рода косоглазой женщины. Он ее приветствовал. Она ему ответила. Они разговорились. Примира спрашивала о моем хозяине: он отвечал довольно охотно. Потом он предложил ей рюмочку коньяка. И вот они оба у них. Ясное дело, наш привратник был прелюбодеем чистейшей воды. Даже еще до того, как он опрокинул стаканчик коньяка, он обхватил ее своими руками и чмокнул ее одним из тех поцелуев, от которых несет табаком. Примира огрызнулась. Привратник ободрился, взял ее в охапку, внес ее в комнату и положил на матрац. Хотя я и была в восторге, что на долю кровати пришлась эта отвратительная работа, но не выражала своей радости, потому что и в моей жизни был случай, похожий на этот, при воспоминании о котором у меня начинается усиленное сердцебиение и о котором я стараюсь забыть.