Первый Пол Дитсон купил дом в 1948 году — тогда же, когда было отменено ограничение по расовому признаку на приобретение недвижимости в Беркли. Дитсоны были первой и единственной цветной семьёй в округе на протяжении двадцати лет, пока не начали приезжать другие. Дом был построен в 1885 году апельсиновым магнатом, перед смертью пожертвовавшим своё состояние университету и оставившим семью в нищете. Долгое время дом был пустым, а потом переходил из рук в руки, приходя всё в бoльшую негодность от сделки к сделке, пока Дитсоны не купили и не отремонтировали его, потому что он был надёжно построен на хорошем фундаменте. После смерти своих родителей мой Попо купил часть дома, принадлежащую братьям, и остался один в этой викторианской реликвии с шестью спальнями, увенчанной необъяснимой колокольней, в которой он поместил свой телескоп.
Когда приехали Нидия и Энди Видаль, он занимал только две комнаты, кухню и ванную, остальные же помещения пребывали закрытыми. Моя Нини ворвалась как ураган обновления, выбрасывая старые вещи в мусор, всё здесь намывая и убирая, но даже своим напористым характером она не могла побороть хронический беспорядок в доме своего мужа. После долгих споров они сошлись на том, что она может делать здесь всё, что ей нравится, при условии уважительного отношения и к его письменному столу, и к его звёздной башне.
Моя Нини оказалась в своей тарелке в Беркли, этом грязном, радикальном, экстравагантном городе, с его смешением человеческих рас и цветов волос и кожи, с бoльшим количеством гениев и лауреатов Нобелевской премии, чем во всём остальном мире, насыщенном благородством, нетерпимом в своём ханжестве. Моя Нини преобразилась: раньше она была мудрой и ответственной молодой вдовой, которая старалась оставаться незамеченной, а в Беркли проявился её истинный характер. Ей больше не нужно было надевать шофёрскую форму, как в Торонто, или поддаваться социальному лицемерию, как в Чили: никто не знал её, она могла стать другой. Нини приняла эстетику хиппи, томившихся на Телеграф-авеню, продавая свои изделия между курением благовоний и марихуаны. Она носила туники, сандалии и обычные ожерелья из Индии, но была далека от самой сущности хиппи: работала, носилась с домом и внучкой, участвовала в общественной жизни, и я никогда не видела её порхающей и напевающей песенки на санскрите.
На фоне скандала со своими соседями, которые почти все были коллегами её мужа, и у кого были мрачные дома в неопределённом английском стиле, увитые плющом, моя Нини, вдохновившись улицей Кастро в Сан-Франциско, где к тому времени геи уже начинали заселяться и реконструировать старые дома, покрасила особняк Дитсонов в психоделические цвета. Его зелёно-фиолетовые стены, его жёлтые фризы и гирлянды гипсовых цветов то и дело вызывали сплетни и являлись поводом для уведомлений из муниципалитета — до тех пор, пока фотография дома не появилась в архитектурном журнале. Так, он стал туристической вехой в городе, и вскоре ему уже подражали пакистанские рестораны, молодёжные магазины и мастерские художников.
Моя Нини также оставила свой след во внутренней отделке дома. К парадной мебели, объёмным часам и ужасным картинам в золотых рамах, приобретённым ещё Дитсоном I, она добавила свой художественный штрих: изобилие ламп с бахромой, взъерошенных ковров, турецких диванов и вязаных занавесок. В моей комнате, выкрашенной в цвет манго, на кровати лежал балдахин из индийской ткани, окаймлявшей зеркальца, а в центре его располагался крылатый дракон, который мог бы убить меня, упади он сверху; на стенах она развесила фотографии истощённых африканских детей, чтобы я видела, как эти несчастные создания умирают от голода, в то время как я отказываюсь от еды. По словам моего Попо, дракон и дети Биафры были причиной моей бессонницы и отсутствия аппетита.
Мои кишки начали страдать от бурной жизни в них чилийских бактерий. На второй день пребывания на острове, я упала на кровать, скорчившись от боли в желудке, и меня всё ещё трясёт. Я провожу часы перед окном с наполненной горячей водой бутылкой на животе. Моя бабушка сказала бы, что я даю время своей душе добраться до Чилоэ. Она считает, что путешествия на самолёте неудобны, потому что тогда душа путешествует медленнее, чем тело, отстаёт и иногда теряется в пути. Вот почему пилоты, как и мой папа, никогда не присутствуют с нами полностью: они ждут душу, которая летает в облаках.