С великим изумлением и жалостью мы видим, что так много знатных людей из народа нашего, которые ни одного разговора с вами о том человеке не вели, на войне, которую вы здесь вспоминали, с ним не были, также в охране его здесь не были, потому что он вам самим — „москве“ доверял жизнь свою, за него с вами не сражались — этих людей убили, замучали, кровь великую пролили, скарб великий разграбили. Еще вы сами нас вините в том, что с нашей стороны нарушено перемирие. Вместо того, чтобы утолить нашу печаль, вы ее еще усиливаете. И самый большой неприятель пана нашего, короля его милости, и Речи Посполитой, отчизны нашей, рассудил бы в нашу пользу, и наверняка по разумению людскому для любого внимательного человека вся вина ваша обнаружится. Мы полагаем, что договор менее всего с нашей стороны нарушен. А о том пролитии крови братьев наших, что вы на народ перекладываете, так мы думаем, что вы виновных покарать не хотели. И это объяснение ваше в то время принимая, думали мы, что вы, этот несчастный нынешний случай грехам своим и Божьему гневу приписав, его милость пана воеводу с дочерью и других людей, которые в живых остались (как можно скорее со всем их имуществом при нас, послах короля его милости), желаете отпустить в Польшу к королю его милости. И об этом мы сами теперешнему государю вашему ради прочного будущего мира челом били. Мы также к королю его милости, пану нашему, приехав, добивались бы того, чтобы установить вечный мир. Но так как нас, вопреки обычаям всех христианских государей, да и бусурманских, вы задерживаете и тем короля его милость, пана нашего, и Речь Посполитую нашу, Польскую корону и Великое княжество Литовское, оскорбляете, то уже трудно это на чернь возложить. Поэтому и вина за то пролитие невинной крови братьев наших не на народе, на который вы ее перекладываете, но на сегодняшнем государе вашем, на вас самих, боярах думных, находится и оставаться должна. После этого, наверное, ничего доброго между народами вашим и нашим быть не может. А Господь Бог видит, что после этого с обеих сторон между нами, христианами, установилось зло, будь то по вашей или по нашей вине. И вы за это должны будете дать отчет Господу Богу по суровому счету”.
Получив ответы панов послов, далее с ними не спорили. Только сказав, “что вам, как тем, которые отправлены послами не к нынешнему государю нашему великому, князю Василию Ивановичу, но к прошлому Расстриге, не следует так много и вольно говорить”, — отправили их на свои дворы.
Дня 22. Посла своего по имени Григория Волконского отправил царь к королю его милости,[207] с которым позволили каждому из панов наших отправить своих посланцев и письма послать. И послали.
Дня 25. Снова собрался мир, до нескольких тысяч перед воротами крепостного двора, на Лобном месте, где им имел обыкновение царь представляться, с оружием, с каменьями. Не ведали мы, по какой причине, только к нам слухи доходили, что часть бояр, не известив царя и других бояр, взбунтовала их, сказав, что царь приказал оставшуюся “литву” побить. Выезжал к ним царь спрашивать, по какой причине они собрались, и, поняв, приказал им разойтись, и тех бунтовщиков потом наказали. Были мы, однако, в тревоге несколько дней, проводя их без сна.
Раздел 9
Июль
Дня 1. Начали до нас доходить слухи о Дмитрии, что он смог уйти от той опасности, но мы этому не верили.
Дня 8. Перевели пана воеводу с царицей; дочь его со всей челядью перевели из крепости, из Борисова двора, за другие стены — на двор Афанасия, который был послом, а самого посла, вскоре по смерти Дмитрия, сослали в опале в Сибирь.
207
Соответствующие распоряжения о встрече в Смоленске послов Григория Константиновича Волконского и дьяка Андрея Иванова были сделаны 29 мая 1606 г. Их приезд туда ожидался 18 (28) июня, следовательно, автор “Дневника” достаточно точно говорит об отъезде послов из Москвы около 12 (22) июня 1606 г. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 193—372.