Приглашений была солидная пачка, и некоторых имён из списка, выданного нам куратором, мы даже не знали. Но всё равно вписали все. Одну из оставшихся запасных открыток я припасла для мамы – но не помню, вручила ли ей. Уж мама-то и без всяких приглашений помнила, когда у меня и выпускной, и последний звонок, и первый ЕГЭ…
Первым мы сдавали русский язык. Я не помню, ела ли я что-то с утра. Возможно, просто выпила чаю – в ту пору я ещё не знала, какой магией обладает кофе. Проснулась рано, в шесть утра, и перечитывала какие-то справочники по аргументам для сочинения. Помню, у меня была ошибка в части Б и целых две оплошности в сочинении. Выходя из школы, в которой мы сдавали русский, я чувствовала дурацкую пустоту: знала, что сотни не будет, хотя была уверена во всём, что написала.
Так и вышло. У меня было 92 балла. Ошибки в сочинении были совершенно бестолковыми, я была не согласна с оценкой. Ради правды скажу, что само сочинение тоже было совершенно отвратительным. Не помню, чтобы там были какие-то мои мысли, но я сумела отыскать в предложенном тексте тему, подобрать два аргумента из литературы и что-то выдавить из себя насчёт того, что «мораль не может быть не социальна». Ужасно, правда? Правда. Это было ужасно.
В общем, мы поехали на апелляцию. Меня отговаривали и мама, и бабушка, но всё-таки мы поехали, и на окраине Жевска, в каком-то институте усовершенствования учителей, я отстаивала свои права.
Ха-ха-ха… Со мной даже согласились, но потом выгнали из кабинета и велели ждать решения в коридоре. Решение было не в мою пользу, поскольку, если бы они признали, что я права, то пришлось бы поднимать целых шесть баллов. Это очень много для апелляции. Это говорит о некомпетентности проверяющих. Поэтому баллы мне не подняли (ну, я думаю, что поэтому).
Мы уехали домой несолоно хлебавши.
Кроме этой апелляции была ещё другая, по информатике, когда уже после оглашения результатов у меня снизили баллы – в результате перепроверки стобалльников по нашему региону. Работы перепроверили, баллы снизили и в свидетельства о сдаче ЕГЭ внесли уже новые результаты. Но я свою сотню отвоевала, и свидетельство моё им таки пришлось перепечатывать! Так что у меня их было даже два. За получение первого я расписалась, как положено, в кабинете завуча. А вот за второе в спешном порядке расписывалась на капоте преподавателя информатики, заместителя директора, который пригнал за моей подписью аж ко мне во двор – так срочно этого требовало управление образования. Помню солнечный золотой июльский двор, листья, которые окружили наш дом и рощицу перед ним, и пыльную машину информатика, и зелёный, с узорной каёмкой сертификат с тремя сотнями баллов…
Художка
Я заканчивала художку. Живопись, рисунок, композиция – всё это сдать было легко: мы готовили итоговые работы всю четвёртую четверть. Конечно, учителю не полагалось нам помогать, но наша Екатерина Витальевна всё равно помогала: тут совет, там штришок, а иногда и вовсе садилась за чей-то мольберт. Автор работы наблюдал за её правками, а все остальные дружно стояли на стрёме у дверей в коридор.
Даже скульптуру я сдала легко – благодаря бабушке, которая закончила художественное училище. Мою выпускную работу практически целиком лепила она; я вылепила только крошечный револьвер, который мы положили на картонную подставку между дуэлянтами, застывшими в нелепо-напряжённых позах.
В общем, самым сложным был экзамен по истории искусств. Билеты, подготовка – всё по-взрослому. Много лет спустя, заканчивая институт, я думала о том, как просто было выучить двадцать четыре билета. Ну было бы из-за чего волноваться, такое количество можно даже за ночь осилить – никаких формул, одни биографии и картины. К тому же на ту пору (да и теперь) мне это интересно и любопытно. Всегда радует, когда в рекламе, галерее или книге узнаёшь картину.
Но тогда все мы, конечно, очень волновались. Из четырёх лет художки два года историю искусств у нас вела Алмас Марзовна. Лет пять спустя у нас с моей учительницей ил музыкалки произошёл такой диалог: