– Хо-хо! – откровенно грубо захохотал Кива, коренастый, с короткой шеей воспитанник. – «Нашла, мол, дураков!»
– Да, я была убеждена в этом, – сказала я, сделав вид, что не слышу Кивы. – Шла и думала: «Нет, хорошие у меня ребята! Стоющие у меня ребята! Настоящими людьми будут! И как хорошо, что они именно в моей группе»… Очень жаль, если я ошибаюсь в вас…
С этими словами я повернулась и пошла в комнату девочек. И во время завтрака и за приготовлением уроков я старалась держаться только с ними и не обращать никакого внимания на мальчиков. Иногда кто-нибудь заглядывал к нам в комнату и спрашивал меня о чем-нибудь, я сдержанно отвечала, но в комнату мальчиков не выходила. Там было сегодня непривычно тихо. Даже Вахин – этот озорной и смешливый парень, который обычно будоражил всех, сегодня сидел смирно, сосредоточенно грыз карандаш, решая задачу. Задача не выходила. Он сунулся было ко мне, но я ответила, что занята.
После обеда дети ушли в школу. На душе у меня было тяжело. Сегодня моя группа должна была пойти в кино, но я ещё днём объявила детям, что в кино мы не пойдём.
Девочки встретили это сообщение возгласами протеста, мальчишки угрюмо молчали.
Но вот и день прошёл. Дети вернулись из Школы, поужинали и занялись своими делами. В комнатах было непривычно тихо. Слышно было, как потрескивают дрова в печках. Я и несколько – девочек сидели перед открытой дверцей печи и смотрели, как мечется в ней жаркое пламя. Мы любили сидеть так. В эти часы наши беседы принимали особенно задушевный характер. Но сегодня и разговаривать не хотелось. Да девочки и не задавали никаких вопросов. Только Неля обняла меня и, прижавшись к уху, прошептала: «Мария Васильевна! Нехай они подавятся нашими картинками и ленточками… Простите их…» Я покачала головой: «Нет, Неля».
Прошло ещё с полчаса. Я уже хотела сказать детям, что спать пора, как вдруг открылась дверь из комнаты мальчиков и Вахин, улыбаясь во всю свою широкую рожицу, позвал меня. Я пошла за ним, зная, что сейчас решится все. И верно. В комнате мальчиков на столе лежало то, что было взято у девочек.
– Все здесь? – спросила я строго, хотя в душе у меня было ликование.
– Все.
– Отнеси, Вахин, девочкам!
Вахин сгрёб в подол рубахи сокровища и отправился в комнату девочек. Оттуда послышались радостные возгласы. Только Неля не могла никак найти свою ленточку, но и она нашлась: Вахин завязал ею вихор на своей голове.
В связи с затронутой темой мне придётся рассказать о тех огорчениях, которые нам причинял Юра. Как я уже упоминала ранее, в эвакуации мы жили очень трудно. Иван Николаевич был на фронте, на моих же плечах, кро ме пяти детей, была ещё и старенькая мама. Только детдом, где я работала и куда дети были прикреплены на питание, как эвакуированные, поддерживал нас.
Однажды, получив зарплату, я оставила её в сумочке, а утром обнаружила, что пятидесяти рублей не хватает. Деньги эти по тем временам были небольшие, если килограмм масла стоил на рынке тысячу рублей, но самый факт пропажи денег был крайне неприятен и тревожен. Кто мог взять их?
Пошла наверх, к маме, поделиться бедой. Здесь же оказался и Юра. Не знаю почему, но я вдруг спросила его:
– Ты взял деньги?
Юра молча опустил голову, лицо стало красным, особенно побагровели уши. У меня застучало в висках, но я сказала, сдержав себя:
– Иди вниз и приготовь ремень!
Юра беспрекословно повиновался. То, что он не пытался протестовать, сразило меня, а когда я спустилась к себе и увидела, что на кровати лежит приготовленный ремень, у меня потемнело в глазах. Сомнений больше не было. Ремень красноречиво говорил о том, что Юра признал свою вину и готов принять кару…
Но на словах он ещё продолжал запираться и даже попробовал свалить вину на Таню:
– Может быть, она взяла… На шаньги…
«Ах, так вот на что ему понадобились деньги! На шаньги!» Теперь мне было всё ясно, надо было только, чтобы Юра сам сознался во всём.
– Ты у кого купил их?! У Марии или у Клавдии? Мария и Клавдия были две сестры, торговавшие картофельными шаньгами на рынке.
– Я спрашиваю, у кого ты купил шаньги? Если ты не скажешь, я пойду на рынок, и как мне ни больно и ни стыдно, что у меня такой сын, сама спрошу…
– У Клавдии… – почти шёпотом сказал Юра.
И вдруг из глаз моих неудержимо хлынули слёзы, точно какая-то плотина прорвалась. Прерывающимся от рыданий голосом я говорила Юре, какое страшное горе причинил он мне своим проступком:
– Ты же знаешь, Юра, что я живу только для вас и как мне трудно одной с вами без папы. Я работаю день и ночь, чтобы вы не умерли с голоду. Я все отдаю вам… Ты видел когда-нибудь, чтобы я вот такую крошечку съела одна? Нет, не видел и не увидишь! А тебе не было стыдно, что ты сыт, а твои сёстры и брат сидят голодные? Ведь ты оставил нас всех без хлеба, теперь нам не на что выкупить паек…
Юра заревел во весь голос. Как мне ни было горько, я не могла не улыбнуться, когда он сказал:
– Мама, давай продадим мой ремень…
Ремень продать Юра предложил не случайно. Это была у него единственная ценная вещь, и он очень им гордился, а пряжку то и дело натирал мелом до блеска.
Да, голод страшная вещь. И почему-то никто из нас так мучительно не переносил его, как Юра. Кажется, не было минуты, когда он не хотел бы есть.
Юра говорил:
– Самое лучшее время года – лето, картошки много. Лучшее время суток – утро, получаем хлеб…
Читая Джека Линдсея, английского писателя, наткнулась на очень интересную фразу:
«Если кто-нибудь из моих детей мне солгал – значит, виноват я сам, потому что лжецов порождает тиранство».
Это верно. Чаще всего дети лгут в тех случаях, когда требования родителей идут вразрез с их желаниями, нос тупками. Предположим, вашему сыну захотелось пойти в кино, он просит разрешения. Но в силу ряда причин, будет ли это беспокойство по поводу того, что мальчик не выучил урока, или нежелание, чтобы он смотрел именно эту картину, или, наконец, виной всему ваше дурное расположение духа – вы отказываете сыну. Ему же трудно устоять перед искушением, и он идёт в кино. Идёт без вашего разрешения, на те деньги, что ему удалось сэкономить от завтрака в школе. Зная, что его за это по головке не погладят, он предпочтёт скрыть свой поступок, умолчит – в лучшем случае, в худшем – будет лгать и уверять, что в кино он не был.
Как быть в таких случаях? Не потворствовать же каждому желанию мальчишки! Конечно, нет. Но требуется немало терпения я находчивости, чтобы доказать сыну, почему ему следует отложить посещение кино, пообещать отпустить его завтра, а может быть, и самому пойти с ним.
Одно время за Валей замечалась слабость тратить деньги не по назначению. Отправишь его за хлебом – он купит мороженое. Придёт домой и объявит:
– Хлеба не было, я купил мороженое… Ничего, мама?
И умильно заглядывает мне в лицо: не очень ли я рассердилась? Но после того как я серьёзно поговорила с ним о том, как дорога для семьи каждая копейка и каких трудов стоит отцу содержать большую семью, непредвиденные траты прекратились.
Теперь я спокойно могу доверить Вале любую сумму. Он добросовестно выполнит поручение и уже дома, отчитываясь в деньгах, сделав просительную рожицу, скажет:
– Мама, можно, я оставлю себе на газировку? Пытался он раньше и лгать: «Нет, я не купался!» или:
«Нет, я не был в кино!» Но жалкое, растерянное лицо выдавало его, и он всегда удивлялся, как это мама узнала обо всём. Когда же Валя убедился, что нет никаких осно ваний скрывать свой проступок, что я не обрушусь на него с упрёками, а спокойно, твёрдо, порой и строго скажу, почему я недовольна им, и что большего порицания он заслужит как раз за свою ложь, он понял, что лгать нет никакой необходимости.
Я все более прихожу к выводу, что в конечном счёте всё сводится к дисциплине. Если дисциплина в семье расшатана, не помогут никакие увещевания, и, наоборот, достаточно бывает одного слова отца или матери, чтобы ребёнок безоговорочно подчинился.