II.
Лето я встретил в пригороде, но не там, где прежде была моя дача, а в другом районе, немного западнее и южнее. Я не мог оставаться в месте, где буквально все напоминало о моей потере. Выбор, куда отправиться, был сделан почти случайно. Сгоревшая дача осталась на севере; восток я почему-то никогда не любил; путь назад в город был исключен, при этом уходить от него в соседние области тоже не хотелось ― пугала полная неизвестность относительно того, что там происходит. Оставались западные пригороды. В прежнем мире это направление считалось самым респектабельным, там проживала верхушка общества: миллионеры, представители властной элиты и им подобная публика. Последний раз я бывал в тех местах очень давно, будучи еще ребенком. В стране тогда правили коммунисты; собственно, именно их руководители облюбовали это направление для своих госдач. На одной из них я и проводил лучшие дни своего безмятежного детства. Теперь я подумал, что было бы неплохо увидеть вновь милые моему сердцу места; узнать, во что они превратились сейчас, во времена столь жестоких перемен. Дорога, которая прежде заняла бы у меня минут сорок езды на машине, потребовала почти полутора месяцев пути. Я шел пешком; все мое имущество было при мне, уложенное в небольшой туристический рюкзак. Это были самые необходимые для выживания вещи: армейский сухой паек, консервы, фляга с водой, сухой спирт, подобранная где-то аптечка автомобилиста, фонарик с ручным приводом, таблетки для обеззараживания воды, спички, карты, оптический прицел, компас и тому подобные, пользующиеся в наше время чрезвычайной популярностью вещи. Из оружия, которым я к тому времени располагал, я взял с собой автомат с пристегивающимся штык-ножом ― весьма удачное решение; пистолет; запас патронов к ним; саперную лопатку, являвшуюся одновременно топором и пилой; и несколько ручных осколочных гранат. К сожалению, пришлось бросить много других полезных вещей: стреляющее дробью штурмовое ружье, нарезной карабин, охотничьи ружья, ручной пулемет, снайперскую винтовку, коллекцию монструозного вида охотничьих ножей и топоров, а также несколько ящиков с гранатами и один с одноразовыми гранатометами. Я собрал эти сокровища за время многочисленных вылазок по окрестностям. Мысль о том, что в моем распоряжении столь серьезный арсенал, согревала меня и придавала подобие чувства уверенности в завтрашнем дне. Как мне ни было жаль, но я, увы, не мог взять все хозяйство с собой. Пришлось искать компромисс и брать в дорогу лишь то, что, вероятно, окажется наиболее полезным и что я буду в состоянии долгое время нести на себе. Остальное я завернул в брезент и закопал в лесу, в одному мне известном месте ― на случай, если по каким-то причинам мне пришлось бы вернуться назад. Вся моя одежда была на мне, теплые вещи я выбросил. Во-первых, они давно этого заслуживали, ибо превратились в грязные лохмотья; а во-вторых, как я рассуждал ― к грядущей зиме, если мне суждено до нее дожить, я где-нибудь найду себе новые. Такой подход характерен для переживших катастрофу. Не было возможности что-то создавать, выращивать, чинить, конструировать ― все усилия подчинились бегству от смерти. Все, в чем нуждались выжившие люди, они находили: одежду, еду, бензин, оружие, патроны, лекарства ― вообще все. Для этого совершались вылазки к бывшим магазинам и складам ― теперь они представляли собой мертвые обветшалые здания с выбитыми витринами и характерными признаками запустения. Иногда удавалось найти что-то полезное рядом с трупами погибших или прямо на них. И, наконец, нужную вещь можно было отнять у таких же выживших, если они оказывались слабее; нередко их при этом убивали. Горько признавать, но в наступившей новой эре знаменитый совет Христа: "Живите, аки птицы небесные, что не сеют и не жнут" получил непосредственное воплощение. Кажется, ему еще приписывали слова "завтрашний день сам о себе позаботится". Им не следовали буквально, но в переносном смысле уцелевшие люди жили именно так: горизонт планирования составлял день-два от силы. О том, что будет через неделю, не говоря уже о месяце, никто даже не думал. От этих мыслей становилось страшно, люди гнали их прочь. Изменились, если можно так выразиться, потребительские предпочтения выживших. Возникло осознание ценности простых вещей: еды, чистой воды, спичек, соли, ножей и прочего, без чего выброшенный на улицу человек становится беспомощным. Деньги, эта замечательная разноцветная бумага, утратили всякое значение. Практиковался натуральный обмен, но, как правило, только внутри небольших групп, где люди знали друг друга; в иных случаях необходимое грубо отбиралось.