После суток непрерывной осады количество зомби уменьшилось; защитники дома смогли перевести дух, подсчитать потери и помочь раненым; требовалось также восстановить баррикады. Едва наступила передышка, кто-то из укушенных ранее школьников мутировал и набросился на своих товарищей. Это едва не погубило их всех, но они сумели отбиться. К тому моменту люди уже понимали, как передается инфекция, поэтому был произведен принудительный осмотр уцелевших и всех укушенных под угрозой расстрела попытались запереть в подвале или выгнать наружу. Их оказалось едва ли не больше, чем здоровых; эта попытка привела к стычке, в которой погибли еще почти десять человек. Непокусанным пришлось самим уйти в другой дом, однако спустя пару дней они вернулись, перебив своих бывших товарищей, которые к тому времени совершенно утратили все человеческое. Затем опять пришли зомби, новая волна, и кошмар повторился.
Я слушал ужасный рассказ, затаив дыхание. Слава приводил цифры погибших. Количество оборонявшихся в доме людей в разное время было различным ― как из-за непрерывных потерь, так и из-за того, что к ним порой присоединялись другие чудом спасшиеся люди, не знавшие, куда им бежать. Специально для их привлечения Слава с товарищами соорудили из простыни и растянули на крыше дома огромный плакат с надписью "ЗДЕСЬ ЖИВЫЕ!"; надпись за неимением краски сделали кровью. В окна чердака выставили колонки, присоединенные к питавшейся от генератора стереосистеме; из них на всю округу звучали советские песни времен Великой Отечественной войны ― диск выбрал лично Слава и не позволил никому его заменить. Я попытался представить эту сюрреалистическую картину и, к моему удивлению, мне это легко удалось. Музыка тоже привлекала выживших; позже, когда стало заканчиваться топливо для генератора, от этой практики отказались.
Так вот, о потерях. С осени прошлого года до начала лета в их доме и вокруг него погибло сто двадцать девять человек; численность отряда выживших все время менялась, составив на пике шестьдесят два человека. В настоящее время их осталось всего трое, включая Славу; но недавно к ним присоединились еще два человека. При упоминании о них Слава заметно помрачнел.
По его мнению, жертв могло быть гораздо меньше, если бы защищавшимся удалось хоть раз договориться о едином руководстве. Я предположил, что причины их рокового несогласия вполне объяснимы: члены отряда появлялись из разных мест, не знали друг друга, никому не доверяли; взаимная подозрительность и страх усугублялись расстройствами психики, которыми, похоже, страдали все без исключения выжившие. Слава частично согласился со мной, но не полностью; он считал, что вечная неспособность о чем-либо договориться является характерной национальной чертой наших людей; и неважно, что поставлено на карту ― преференции в гаражном кооперативе или физическое выживание среди полчищ живых мертвецов. Поняв это, он перестал участвовать в изматывающих бесплодных собраниях, предпочитая лишний раз поспать. Свою кандидатуру в качестве командира он не предлагал, поскольку считал это бесполезным; однако, если собрание все же назначало его главным, то не отказывался.
Пережив зиму, отряд, насчитывавший тогда двадцать три человека, ― из них половина дети, ― перебрался в другой коттедж. Находиться в доме стало невыносимо ― все равно, что жить на кладбище. На заднем дворе были вырыты уже три заполненные до самого верха братские могилы; полы, стены и земля вокруг были насквозь пропитаны кровью. Трупы зомби не хоронили, а сжигали, проложив дровами и облив бензином; от этого по всей округе стоял отвратительный смрад.
Весной всем показалось, что худшее позади; зомби нападали все реже, появилась возможность выходить наружу и исследовать местность вокруг. Необходимость в этом назрела, потому что съестные припасы и патроны подходили к концу. Мужчины разделились на две группы: одна охраняла женщин и детей, другая отправлялась на разведку. Один из рейдов принес радостные, как вначале решили, новости ― разведчики наткнулись на большую группу выживших. Радость, однако, была преждевременной.
Должен признаться, дальнейший славин рассказ заставил меня испытать неловкость от того, что я принадлежу к человеческому роду. Я насмотрелся всякого и думал, что удивить или смутить меня уже ничем невозможно, однако я ошибался. Разумеется, ― и я это подчеркиваю, ― все, что я опишу далее, известно мне исключительно со слов Славы; я лично не был свидетелем этих событий. Но у меня нет ни малейшей причины не доверять ему; за то короткое время, что мы провели вместе, он ни разу не дал оснований заподозрить его в нечестности ― ни в своих поступках и словах вообще, ни в том, что касается этого рассказа в частности. Я также ничего не выдумал от себя. Я умираю и с трудом держу ручку в руках; написание дневника стоит мне огромных усилий и я заверяю неизвестного мне читателя, что не стал бы тратить остатки своих сил на то, чтобы оболгать людей, которых я никогда не видел, чьих имен не знаю и которые уже мертвы ― да, мертвы, все до единого.
После короткой преамбулы, которая необходима, чтобы предупредить читателя о предстоящих ему неприятных минутах, которые он потратит на чтение этого фрагмента; и после всех доступных в моем нынешнем положении доказательств того, что жуткие подробности не являются моей фальсификацией, я продолжаю. Последнее предупреждение: тот, кто не желает окончательно разочароваться в человеческой породе, поступит предусмотрительно, если вообще пропустит этот отрывок. Единственное, что может хоть немного оправдать наш вид ― это ссылка на то обстоятельство, что в результате катастрофы выжило очень малое количество людей; как я уже упоминал, к сожалению, среди выживших преобладали далеко не лучшие представители своей расы. Только так можно объяснить то, что я услышал от Славы далее.
V.
Первая встреча была обнадеживающей и радостной. Казалось, худшее позади; уцелевшие люди, сплотившись, начнут решать проблемы и приведут окружающий мир в подобие порядка ― о том, чтобы вернуть его прежним, не стоило и мечтать. И они сплотились ― но так, что беды только умножились. Это стало ясно, когда спустя некоторое время разведчики встретили представителей другой общины. Оказалось, две эти многочисленные группы ― порядка тысячи человек каждая ― отчаянно враждовали между собой, пытаясь стереть друг друга с лица земли. Лидеры обеих групп стремились увеличить их численность и предлагали Славе с товарищами присоединиться к ним, приводя множество аргументов в свою пользу. Они не стеснялись обливать оппонентов грязью, приписывая им самые чудовищные преступления и пороки. Приходилось с трудом отделять правду от вымысла, чтобы действовать взвешенно и не навлечь на себя гнев одной из группировок, ибо те действовали по старому принципу: "кто не с нами, тот против нас". Из обоих лагерей непрерывно бежали люди ― как к бывшим врагам в поисках лучшей доли, так и просто куда-нибудь, лишь бы сбежать от этой кровавой и безнадежной вражды. Слава общался с некоторыми беглецами и это, как он считал, позволило ему составить относительно объективную картину.
Первая община была более или менее понятна. Она состояла в основном из бывших осужденных преступников и примкнувших к ним охранников. Уголовники пережили самое горячее время в тюрьме, где вели привычную жизнь ― за исключением того, что подняли бунт и взяли власть в свои руки. Охрана без помощи из внешнего мира предпочла покориться и принять новые правила игры. Бежать все равно было некуда. Когда запасы продуктов в тюрьме иссякли, заключенные решили выйти наружу и пробиваться к какому-нибудь безопасному месту, где можно пересидеть катастрофу. Вернее, решение принял один из них, весьма колоритная личность, о котором известно лишь его прозвище ― Холера. Ниже я посвящу ему несколько слов, но не оттого, что он заслуживает памяти о себе или совершил подвиги и достойные упоминания поступки. Он совершил кое-какие поступки, в большинстве своем ужасающие и бесчеловечные, но я пишу о нем лишь потому, что он был первым, кто, по-видимому, обладал имунитетом к зомби-вирусу. Собственно, за это он и получил свое новое прозвище; как его звали до катастрофы, неизвестно.