Встреча с друзьями сорвалась; Маша успела добраться до аэропорта Орли и вылетела в Россию. Здесь царило сдержанное спокойствие ― пока. С подачи официальных СМИ считалось, что приключившаяся беда касается только стран Запада, а мы пересидим ее в безопасности. В аэропорту Машу встретил присланный работодателем шофер. Он отвез ее в загородный дом, сказав, что хозяин в отъезде, но должен вот-вот вернуться. Его семьи там тоже не было, их мобильные телефоны не отвечали. Она провела в ожидании несколько дней, а потом начались события, о которых Слава рассказывал мне ночью.
В настоящий момент, кроме Славы, Валентина Ивановича и Маши, в состав маленького отряда входили еще двое человек. Слава сказал, что познакомит меня с Валентином и тот расскажет свою историю сам ― при этом он многозначительно посмотрел на меня. Я не знал, что отвечать на это, и выжидательно молчал.
Слава мялся и явно не решался продолжать. Потом он все же заговорил. Он, кажется, упоминал, что эти двое, о которых он еще ничего не рассказывал, вызывают у него сильное беспокойство. Они появились через месяц после Маши; пришли сами и попросили принять их в отряд. Старшему было на вид за шестьдесят, второму ― тридцать с небольшим. Славе они сразу не понравились, но он не нашел причины прогнать их сходу, а потом это было уже непросто сделать ― они познакомились, возникли пусть слегка натянутые, но все же отношения. В этом случае людей просто так на улицу уже не вышвырнешь.
Я спросил Славу, чем именно эта парочка ему не понравилась. Он не ответил и продолжил говорить о них. Они держались особняком и общались в основном между собой, словно их связывала какая-то тайна. Иногда казалось, что они ― отец и сын, хотя внешне они совсем не походили друг на друга и, возможно даже, принадлежали к разным национальностям ― старший был белым, а в молодом человеке угадывалась примесь южной крови.
"Но ведь все это ― не преступление?" ― спросил я Славу напрямик. Он запнулся, а потом сказал, наконец, в чем дело. Слава подозревал, что они были из госпиталя; скорее всего, при разгроме им удалось сбежать; или в ту гибельную для их общины ночь они отсутствовали, бродя по брошенным поселкам в поисках добычи. Теперь, осознав свою неспособность выжить самостоятельно, они хотят примкнуть к кому-нибудь; а может, специально спланировали внедрится в славин отряд, чтобы, усыпив его внимание, однажды ночью убить всех и завладеть убежищем, запасом продуктов и снаряжением.
Прямых доказательств у Славы не было; но на это, по его мнению, указывали множество мелких признаков: непонятный жаргон, на котором эти двое разговаривали друг с другом; уголовные татуировки; путанная история, которую они про себя рассказали. Якобы до эпидемии они были рабочими в железнодорожном депо, а после все их коллеги и знакомые погибли; выжили только они вдвоем и с тех пор скитаются. Когда Слава пытался проверить эту версию, они обрывали разговор или переводили его на другую тему.
Слава не мог прямо поймать их на обмане; а они, казалось, прекрасно понимали ситуацию и издевались над ним; им явно доставляло удовольствие водить его за нос. Он начал испытывать к ним настоящую ненависть, но сделать ничего не мог ― ему нужен был повод, которого они не давали. Они даже не пытались приставать к Маше, что, без сомнения, стали бы делать типичные уголовники; они вообще не проявляли к ней никакого интереса, относясь, как к заболевшему домашнему животному ― умрет и ладно, не человек же. Демонстративное равнодушие к человеческой жизни пополнило копилку славиных подозрений.
Технически, с подготовкой и опытом бывшего спецназовца Славе не составило бы труда расправиться с ними, но это было не по-человечески; он не мог так поступить, особенно с учетом возможной ошибки. Вдруг они все же не были госпитальерами ― тогда Слава убил бы невиновных. Он давно уже не общался с представителями рабочего класса ― кто знает, может, типичные рабочие нынче так и должны себя вести и выглядеть.
Валентин Иванович занял нейтральную позицию, всецело погрузившись в заботы о Маше. Слава чувствовал, что попал в своего рода западню, став заложником в собственном убежище. Он даже стал плохо спать, опасаясь, что эти двое могут напасть на него и на остальных во сне. Естественный выход ― оставить отряд и уйти ― тоже не годился; он чувствовал себя ответственным за жизни Маши и Валентина.
Ответственность... Я успел позабыть, что означает это странное слово. С тех пор, как я окончательно понял, что потерял семью, я не нес ответственности ни за кого ― даже за себя. Я жил, как живут животные, одним днем. Когда привыкаешь так жить, жизнь становится очень простой. Не легкой, нет; может быть, даже очень тяжелой, но ― простой. Человеческие понятия вносят в жизнь столько ненужных сложностей! Тем не менее, я тоже ощутил тень этого забытого чувства ― или, скорее, почувствовал себя обязанным Славе; он доверился мне, накормил меня и рассказал о себе так много. Еще он не убил меня, когда мог легко это сделать ― пожалуй, я обязан ему уже только за это. Определенно, я должен как-то отблагодарить его, сделать для него что-нибудь.
Я прямо спросил, чем могу помочь в этой ситуации. Казалось, Слава ждал этого вопроса. Он заметно повеселел и признался, что будет рад, если я присоединюсь к ним. Он видит, что я человек хороший и, судя по всему, надежный; я ему сразу понравился. Слава откровенно сказал, что если я стану членом отряда, соотношение сил в их маленьком коллективе изменится ― хороших людей сразу станет больше. "В два раза," ― подумал я про себя и тут же сообразил, что забыл посчитать Валентина Ивановича и Машу. Впрочем, Слава, похоже, и сам не слишком на них рассчитывал.
Я подумал ровно две секунды и согласился. Я не имел планов на будущее; провести ближайшее время в компании живых людей было не самым плохим вариантом. Что касается этих двоих, я не видел в них большой проблемы. Мне казалось, что Слава после гибели детей стал чересчур мнительным и совершенно напрасно принимает бытовые трения с чужаками за признак коварного заговора.
Оставался еще вопрос моего собственного убежища. Я решил пока ничего не говорить о нем Славе, оставив его как страховку на всякий случай. Вход в подвал был надежно заперт и замаскирован. Хотя после того, как я узнал о Замке, ничто больше не выглядело достаточно надежным, ничего существеннее для защиты убежища сделать я все равно не мог. В подвале остались мои вещи, ― в частности, первый дневник, ― но я подумал, что всегда смогу забрать их позже.
Я принял решение. Тогда я еще не знал, что оно станет для меня роковым. Будущее представлялось светлым, не раз выручавшая меня прежде интуиция молчала. Сейчас, когда я пишу эти строки, я задним числом нахожу множество знаков, намеков и указаний судьбы на то, что принимать предложения не следовало. Не сомневаюсь, оно было сделано открыто и от чистого сердца; но бог, как говорится, действует мистическими путями, используя и хороших, и плохих людей для одному ему ведомых целей.
С легкой душой я последовал за Славой. Соблюдая меры предосторожности, мы спустились с крыши и отправились к его основному убежищу. Я спросил, как отнесутся к моему появлению остальные члены группы; я догадывался, что по таким решениям Слава ни с кем не советовался, но посчитал нужным поинтересоваться из вежливости. Как я и ожидал, Слава заверил меня, что все, кроме двоих "рабочих", будут мне рады и чтобы я из-за этого не беспокоился.
IX.
Через час с небольшим мы пришли к запущенному четырехэтажному офисному зданию; вернее, оно являлось им год назад. Здание стояло метрах в ста от шоссе, на окраине элитного ― тоже в прошлом ― коттеджного поселка. Оно и было убежищем. Я сразу оценил выбор места. Весь первый этаж занимал филиал банка, что самым благоприятным образом сказалось на безопасности: тут были и двойные стальные двери с мощными запорами и тамбуром, и толстые решетки на окнах, и закрытый двор, и видеонаблюдение ― впрочем, оно давно не работало. Слава сказал, что в подвале есть депозитарий ― специально укрепленное помещение с ячейками для хранения ценностей. Он должен был стать последним рубежом их обороны на самый крайний случай.