Мари Пяткина
Дневник метаморфа
Глава 1. Дорогой дневник
Это пиздец. Решил вести записи, пока смогу и сколько смогу.
У меня жопа, дорогой дневник, как в демотиваторе с двужопым кентавром. Одни ягодицы — человечьи, ими он обращён к зрителю, другие — лошадиные, на них озадаченно смотрит. Полная жопа, двойной комплект.
Башка у Макса давно протекала, но всё по мелочи, он был смешным и мирным чудиком, объектом для шуток всей лаборатории, с ведром в тележке, пылесосом позади и тряпками: сухой и влажной. Редкие пегие волосёнки с проседью топорщились на макушке, высокий лоб украшали залысины. Часто улыбаясь, он показывал крупные, желтоватые, тесно сидящие в дёснах зубы.
Утром он зажал меня в вивариуме, среди клеток. Там повсюду громоздились вольеры, боксы и банки, стоял запашок мелочных жизней и величественных смертей во имя науки. Ещё там стояли электрооградки зверских углов, два стола с компами, анализаторы и закрытые боксы для крыс, получивших инъекции раньше. Из тех никто не выжил. Трупики я собирался сжечь в лабораторном мусоросжигателе и начинать новый опыт: намедни привезли вполне земных мартышек. Конечно, животных было жалко, но ещё жальче — многих и многих больных людей, с надеждой ожидающих нового препарата. Мы работали над созданием мощнейшего биостимулятора, запускающего эффективную регенерацию в поражённых органах и системах организма. Как на это подписался я, обычный инфекционист, простой человеческий медик, которых в каждой ручейной больничке навалом? Да очень просто — корешился с фармацевтами «Нealthy nation», а те сманили тайной. Предложили пойти в новую иномирную лабораторию врачом. Покрутили перед моим любопытным носом не деньгами, а открытием. Профильные статьи в ведущих скопусах, вероятная кандидатская и, о чудо — Нобелевская премия в случае успеха грезились мне в вечерних мечтах, но если и мечтать — то по-крупному, дорогой дневник, как в поговорке о королеве и миллионе.
Гостил в вивариуме на передержке и абориген — на полу стояла клетка с неким водоплавающим существом, довольно крупным, пушистым и тихим, кажется беззубым, которое на коптере привёз рыбнадзорный рейнджер Дмитрий. Рыболовная артель поймала животное сетью и вызвала его по рации, а тот усыпил для института.
— Только до обеда, — заверил Дмитрий, с хитринкой шурясь. — Потом придут зоотехники и заберут в ксенозоо, это что-то интересное, типа местной выдры.
— У нас объект закрытый, собственно, — осторожно заметил химик Костя, по совместительству инженер по ТБ.
Рейнджер расстегнул свой рюкзак и вынул вязанку вяленой рыбы, чистейшей, свежайшей, прекрасно просоленной, с набитыми икрой жирными животами, дорогой и деликатесной, отливающей янтарём и солнцем.
— Пожалуйста! — умоляюще сказал он. — У меня в ксенозоо родная тётка завкафедрой работает, так очень просит подгонять новинки в контактный зоопарк…
Разумеется, наш химик тут же сдался — очень тараньку любил. Клетку он велел поставить к другим, Дмитрий ушёл, и мы благополучно забыли о местной фауне, занимаясь собственной работой.
Кого что интересует, дорогой дневник. Меня, к примеру, зверушки никогда особо не занимали, как и выходы «на природу» с огороженного ксенорешёткой двора. Кровь мозгоеда приносила специально обученная сотрудница в холодильнике, затем пробирка отправлялась в центрифугу, где превращалась в сыворотку, коей кололи животных. Пока, увы, безрезультатно.
Жил я в медотсеке, где имел раскладной диван, компьютер и полку с молекулами, собранными из конструктора. На праздники и выходные «ходил в мир» с единственной в округе нулевой точки ручейников — своей лаборатории не полагалось, как поговаривали, по причине тотального контроля Ручья.
Я как раз раздумывал, выбирая из двух неприятных вещей наименее unpleasant effect: уколоть обезьяну сразу, или сделать утилизацию крыс, а потом уколоть, когда кодовые двери за спиной грохнули, закрываясь.
— Ну, давай, Коля! Коли! — крикнул Макс по кличке Паркинсон, с готовностью подставляя худое, татуированное предплечье.
Я не знаю, с какого дива он решил, что пришла пора опытов на человеке, что уж теперь-то однозначно открыт чудо-препарат от всех болезней сразу, на основе плазмы мозгоеда. Мы и сами не знали, что разработали, как оно будет действовать, и уж тем более — как скажется на людях. От предыдущей порции сыворотки крысы самым вульгарным образом сдохли.
— Не буду, — отрезал я, убирая стеклянный шприц за спину.
Эксперимент не допускал никакого пластика, только старое доброе стекло.
— Ты осёл, тугодум! — воскликнул с досадой Макс. — Ты хочешь прославиться или нет?! Вот же чудо-сыворотка, просто уколи меня!