Поскольку спал я под отвратным ветеринарным седативом, бог их знает, что у них в усыпители напихано, то приснился мне стол, сплошь заваленный жевальными камнями, личинками, сырою рыбой и чёрте чем ещё. Во главе сидели мы с Тенго, по кругу прыгала шаманка в уборе из перьев, пердела, булькала и низко гудела горлом. Потом все принялись грохотать во рту камнями, особо налегая на забродившие водоросли. А после — частушки распевать…
— Утконоска с муравьедом
Как-то полюбились,
И от этого от срама
Ехидны родились!
Эх, хвост, чешуя, поймал выдру как-то я! Или то приснилось мне? Я теперь хожу во сне!
Раз пришёл в гнездо бобёр,
Член осиновый припёр!
Говорит бобрице:
Будет чем харчиться!
Эх, хвост, чешуя, и зачем мне этот я? Вот найти б водицы, чтобы утопиться!
Приходила крокодила,
Крокодилу говорила:
Ты подвинь свою жу-жу –
Я на яйцах посижу!
Как-то лось покинул лес,
В озеро по жопу влез.
Спрятал член и яйца
В белочку и зайца!
Эх, хвост, чешуя, поймал выдру как-то я. Думал порезвиться, а та — давай искриться!
Жопу мыл медведь в реке,
Чтоб пойти к тигрице,
А лосось ему в кишке
Отложил икрицы!
Говорили, любовь зла,
Мол, полюбишь и козла!
И от этих самых зол
Полюбил козла козёл!
А в семействе у сома
Дым столбом и кутерьма!
Крыл сомиху матом,
Что в икре щучата!
Эх, хвост, чешуя, внутрихуйный теперь я…
«Издеваются, суки зашкварные» — подумал я и открыл глаза в аду.
Ни ногой, ни рукой двинуть не могу, лежу, извиваюсь, покряхтывая, а над ухом, чуть поодаль, кто-то чавкает. Поднял голову и не знаю, как не обгадился.
Я не сразу узнал Паркинсона. В нём не осталось ровным счётом ничего человеческого, зверь зверем. Огромным он мне показался с земли, косматым, со слипшимися колтунами в шерсти, очень грязным, с огромной же, вытянутой башкой и длинной мордой. Он повернулся и облизнул окровавленную пасть, глядя прямо на меня жёлтыми глазами, тогда только я и понял, кто передо мной, и ужаснулся делу рук своих. Затем в нос шибануло тяжким духом падали и дерьма. Натурального дерьма: Макс жрал и гадил одновременно. А жрал он голову и живот чувака, на распяленных ногах которого подрагивали в такт его рывкам ботинки рейнджера. Чуть поодаль валялось оружие.
Меня вывернуло слюной и желчью, я подавился каплей рвоты и закашлялся.
Тем временем Макс высрался, дёрнул хвостом, и на трёх ногах пошел ко мне, подобно тому, как ходят гориллы, в одной, передней лапе, сжимая полувыеденную черепушку несчастного рейнджера. Это я тогда ещё других не видел тел.
Дорогой дневник, в тот миг я попрощался с жизнью и единственное, о чём думал — хоть бы он убил быстро, не игрался. Но Паркинсон только ткнул мне в морду оторванной этой, расколотой головой.
— П… — сказал он.
— Максим, ты что? — залепетал я, извиваясь как гусеница в попытке отползти. — Это же я, Макс!
Паркинсон напрягся, морда его исказилась, и он повторил:
— П-поешь!
Я откатился на два оборота, подальше от окровавленной черепушки и от него, но Макс снова настойчиво приблизился, он пытался коммуницировать.
— Легче, — пояснил он, — будет.
— Нет! Не будет! — возразил я как мог твёрдо.
Точно так же твёрдо и бессмысленно, как тогда, в лаборатории, когда пытался помешать ему превратиться в чудовище, которое сейчас лицезрел. Макс словно вспомнил о том же и моментально взъярился, поднялся на задние лапы и рыкнул, занося передние для удара.
Тенго выпрыгнула из-за насоса, видно, пряталась там, и загородила меня собой. Лапы расставила, шерсть дыбом, хвост трубой, даже больше казаться стала, и закричала:
— Не смей!!! Он с яйцами!!!
Но Макс словно потерял способность понимать, соображалка в край потухла, он снова рявкнул и распялил пасть. Клянусь, дорогой дневник, я видел клочья плоти, застрявшие в его зубах и комочки мозга на дёснах. Жрущая и срущая бездонная бочка собиралась убить нас обоих.
— Беги, я труп! — кажется, крикнул.
Но Тенго вместо этого сжала лапки, вся напряглись и распушилась ещё больше, мне даже показалось, что в густом её меху пробегают крохотные искры. И Паркинсон дёрнулся. Взвизгнул, как собака, которой наступили на хвост, и отпрянул. Тенго открыла глаза.
— Уходи, Больной Братец, — сказала она. — Еды больше нет.
— Нет. Еды?
— Нет, — подтвердила Тенго. — В лесу еда. До-фа-мин.
— В лесу, — повторил Макс.
Он опустился на четыре лапы и потрусил прочь. С грохотом ударил в ксенорешетку плечом и выскочил со двора биостанции. На опушке росла секвойя с длинной хвойной лианой. Под секвойей Макс по-собачьи покрутился, устраиваясь, снова высрался, и в два прыжка скрылся в гиблом лесу.