— Наколи мне, кольщик, ноль-портал, рядом с полевыми фазотронами! И рубильник, чтоб его включал, с переливами и перезвонами…
— Наколи мне домик у Ручья, — подхватил напарник Тим, с которым Шульга по очереди стоял на перфораторе, выдалбливая глыбы из глинистой породы, — Пусть течёт янтарной струйкой тонкою, чтобы от него портной-судья не отгородил ксено-решёткою!
— Нарисуй алеющий рассвет, кактус за колючкой электрической, строчку: «Лана, на хуй этот бред!» наколи, чтоб лазером не вычистить!
В оригинале пелось «мама», но мать Алексей по понятным причинам упразднил — она была ни в чём не виновата и, как могла, в одну душу продолжала вести на свободе его собственный, порядком захиревший нелегальный бизнес по рогам и копытам. Всё, что числилось на нём самом: дом, землю, нулевую точку и мебельную фабрику — отжало государство. Мать с тёщей, Златой и детьми теперь проживали на съёмной квартире, понемногу продавали и проедали янтарную его подушку — пускай, родным не жалко. Но не жировали.
— Если места хватит — нарисуй ящик, с янтарями, солнца полными! Унесу, волки, и вот вам хуй, чтобы навсегда меня запомнили! — пропел он. — И сняло немного, как рукой. Гладит мама седину курчавую! Ноль коли, чтоб я забрал с собой память, от которой полегчало бы…
«Не доводи, ма… — за пару камней раздобыв у вохровца наручный комп, писал Шульга домой. — Чем я только не жил, но всегда верил — ты меня ждешь. Тёще, детям и моей фригидной курице привет передавай. Да, янтаря в варенье не шли — тут его хоть жопой жуй, мы подбираем, потом меняем на хлеб и табак. А вот сала с чесноком перекрути и чёрного перца не жалей. Срок, конечно, мне неслабый навесили, но я ж назло всем вернусь…»
Жизнь текла размеренно: скотская работа до изнеможения, тёрки с охраной да мужиками, трижды в день — баланда, на которой еле выжить впору, не то что пахать на износ. Если бы не янтари, которые доводилось выкапывать из глины, вокруг начался бы падёж двуногого скота. Не лицензированный мрамор для надгробий и унитазов, а нелегальный янтарь основным бизнесом вохровцев с кумом, как все называли начальника лагеря, и являлся. Шульга не подсчитывал чужие заработки, зачем ему, но собственное место под зарешеченным солнцем выгрыз, словно врождённый навык имел. Койку занял верхнюю к окну, кружку чая пил большую. Он добился, чтоб к нему не лезли охочие почесать кулаки да эго, докумекал, у кого из охраны что можно выменять на каменные слёзы сосен, и устроился терпимо, если не считать истории со стукачеством.
Кум его вызвал под конец рабочего дня, когда насквозь пропотевший Алексей мечтал лишь о баньке с ведром воды и кружкой. «Чего ему понадобилось? — думал он, глядя на постную мину провожалы-вохровца, — Снова-здарова, старая песня?»
В кабинете начальника Шульга побывал трижды, ещё в самом начале срока, когда его только перевели в заручейный лагерь после суда, и всякий раз от начальства Шульга попадал прямиком в карцер. Кум вызывал его, говорил доверительно, пел соловейком, птичкой серенькой, обещал организовать почёт и оказать всестороннюю помощь, попутно просил докладывать, кто ныкает янтарь, кто из охраны, почём и сколько принимает, не утаивают ли от него доходы. Доносить сплетни — кто и что говорит, кто чем дышит, кто кому раздвигает жопу. Стучать просил.
— Никогда такого не делал и начинать не собираюсь, — спокойно ответил Шульга в ответ на певчие трели, и получил в грудь электрошокером.
Затем вохровцы деловито, с большим знание дела отпиздили его, а зализывать тумаки оставили в изоляторе два на два метра. Через неделю процедура повторилась снова по прежнему сценарию: пропозиция, брезгливый отказ, электрошокер, тумаки и карцер. Разрулил ситуацию, как ни странно, бригадир отбойщиков, вольнонаёмный дядя Толик. Глядя на фингалы по морде Шульги, характерные следы от шокера над воротником, он подошёл к нему в конце обеда и попросту спросил:
— Начальник стучать предлагает?
— Да, — не стал скрывать Шульга, у которого до сих пор болел весь корпус.
— Тут все стучат. А ты что?
— А я сказал — не буду.
— А как сказал?
— Да так и сказал — не стучал и не планирую.
— Неправильно ты, дядя Фёдор, колбасу держишь, — заметил бригадир. — Надо понимать место, время, обстоятельства. Ты — отбываешь наказание. Они — собаки мусорской породы.
— И как отказать, чтоб отстали?
— Попросту на хуй послать, — на полном серьёзе ответил бригадир.
— И что мне это даст? — не поверил Шульга.
— Хуже уже не будет, — дядя Толик пожал плечами. — Они, конечно, опять тебя напиздят, но этот раз станет последним.