— Вы заплыли на частную территорию бобров! — закричал прокурор.
— И никого не трогали, — парировал я. — Просто плыли по течению.
— В хищной кувшинке, пожирающей молодняк!
— В нашем до-ме! — твёрдо возразил я. — Который вы повредили. Бобик, покажи!
Цефалот растопырил изгрызенные створки. Тенго от удивления перестала плакать и только глазами хлопала.
— Ваша честь, — обратился я к судье. — Цефалот перевозил редкие виды рыб и улиток, находящихся на грани вымирания!
— Вы представляли опасность для колонии! — курвабобер злобно оскалился. — Вот свидетель обвинения… — он указал в зал.
— Клянусь говорить правду и ничего кроме правды! У меня кувшинка съела малыша прошлым летом! — вскакивая, завопила мёртвая бобрица.
— Протестую! Это была посторонняя кувшинка! — возмутился я. — Наша не ест бобров, о чём подзащитная сообщила нападавшим!
Поднялся гвалт и судья несколько раз стукнул молотком по трибуне, призывая собравшихся к тишине.
— Что вы можете сказать в своё оправдание? — спросил первошаман, поворачиваясь к милой.
— В жизни такого странного сна не смотрела, — пробормотала Тенго в полнейшей растерянности. — Я половины слов не понимаю…
— Обвинение не принимает этого факта в качестве оправдания! — взвизгнул курвабобер. — Мы требуем смертной казни!
— Ваша честь, прошу учесть наличие новорожденных детей на попечении у подзащитной!
Я высоко поднял Карла с Кларой для демонстрации присутствующим и самой Тенго. Те беспомощно дёргали лапками, словно пытались плыть. Первошаман кашлянул и встал, путаясь в огромной не по размеру мантии. Шум в зале стих, все поднялись вместе с ним.
— Суд рассмотрел предъявленные обвинения и доводы защиты, — сказал он своим мелодичным голоском, — и постановил следующее. Смертная казнь не компенсирует убытков для пострадавшей колонии. Суд постановляет. Пункт первый — происшедшее считать досадным несчастным случаем. Пункт второй — обвиняемая Тенго обязуется детально освоить искрительство и не провоцировать новых геноцидов. Пункт третий — обвиняемая обязуется компенсировать принесённый колонии ущерб и стать приёмной бобровой матерью.
— Что за ерунда?! — вне себя от волнения воскликнула Тенго. — Каким образом я могу ею стать?!
— А именно, — строго продолжил первошаман, — расчистить заваленные норы, обеспечить всех детёнышей кормом, а также защитой от ящеров путём отстройки обоих повреждённых плотин.
— На это мы согласны, — кивнул курвабобер, — пусть защитит молодняк и отстроит, что разрушила.
— Да будет так!
Судья грохнул молоточком с такой силой, что мы оба подскочили, выдёргивая головы из усиков цефалота, и во все глаза уставились друг на друга.
— С возвращением, я тревожился, — осторожно сказал.
Тенго поражённо молчала, глядя так, словно и не рада была проснуться.
Вместо её ответа, где-то глубоко внутри сознания и очень, очень тихо, обрывок ускользающего кувшиночного сна моей собственной инсценировки шепнул со смехом: «У-у-у, какой ты хитрый, Николай, у-у-у!!! Я, кстати, жду пломбир…»
Глава 32. Зверь
Боль всегда была с ним, вечная. Когда тупая, тяжкая, когда (сейчас) — остр-рая. Чуть отбегала иногда, как пугливая добыча, но неизменно возвращалась, как самый стр-рашный враг, которого не мог убить. На волне острой боли он снова вспомнил имя, пока лежал в яме, на кольях, с истекающей в песок и глину кр-ровью, и вместе с нею — сывороткой. Его зовут Макс. Он — болен и нуждался в лекарстве. Он мечтал о смерти, но та всё не приходила. Он хотел сдохнуть, но ещё больше хотел жр-рать, и раз человек, поймавший его, причинивший новую боль вдобавок к неизживной и постоянной, не может дать смерти — так даст лекарства, которое в еде. ДОФАМИН.
Колья держали кр-репко, словно зубы, не вырваться. Но сыворотка в кр-рови сделала его текучим. Макс стремился прочь — и тело откликнулось. Пр-рочь!
Тянутся мгновения в ловушке, тянется плоть. Там сверху пища — ходит, кричит, говорит, злится. Манит сладкая, свежая плоть с вожделенным дофамином, лекарством, с которым боль уходит. Пр-рочь из ямы! Он уцепился когтями и вырвался. Не весь — кусок, башка, плечо, кусок груди и лапа. Разор-рвался пополам, но не сдох, цеплялся и полз… Еда-лекарство поняло его, убежало, но другой человек остался. Больной и слабый, он страдал от боли как сам Макс, жалко было его, отпустил бы, но тело тр-ребовало пищи, чтобы заново себя растить, и он ел. Не помногу за р-раз, с жалостью ел, что кончится. Сперва еда выпадала, потом отрос желудок и кишки, быстрее пошло. Человек долго был живой и говорил, кр-ричал — не так одиноко, можно было смотреть, как дышит или гадит, говорить с ним — так легче. Сыворотка работала, обр-рывок Макса чесался, болел, рос сам из себя, опять проклюнулись лапы, как раньше, но маленькие. Регенер-рировал!