— Господи, — сказал Шульга, поднимая глаза к равнодушному серому небу. — Не знаю, слышишь ли ты меня, а если слышишь, то послушаешь ли такого говнюка и урода. Я знаю, что в дерьме по уши, и знаю, что упал в собственную выгребную яму, но не ты ли сказал разбойнику, распятому рядом с тобой за свои преступления — сегодня же будешь со мною в раю?
Он помолчал, перехватил поудобнее руки и чуть отъехал от края плашки.
— Помяни меня, господи, когда придёшь во царствии твоём.
Звук, который раздался затем, вверг Шульгу в состояние, близкое к помешательству. Сперва завибрировал столб с плахой, словно первым уловил волны тончайших диапазонов, неслышимых для человеческого грубого слуха, а затем Шульге прямо в ухо протрубил ангел и он чуть не свалился, так подпрыгнул на пузе. Тело покрылось мурашками, волосы встали дыбом на голове, он оглох, но продолжал слышать рёв трубы ещё долгое, как показалось, время.
Звук был здесь и не здесь, звук шёл издали и кричал вблизи. Была в нём великая радость и готовность встретить завтрашний день, принять новый вызов, гораздо больший, чем вызов личный — труба ревела для всего сущего.
Он весь дрожал, зуб на зуб во рту не попадал у Алексея, а волосы так и остались стоять распушенным шаром вокруг головы, в них потрескивали искры. Столб перестал вибрировать и больше не сотрясался от ударов. Он посмотрел вниз: теперь там шла междоусобная грызня, натуральная гражданская война в рамках одного некогда организма: головастый метаморф сцепился с безголовой своей частью, и теперь эти двое дрались не на шутку: брызгала кровь, во все стороны летели клочья серебряной шерсти и шкуры с плотью.
— Молодцы, ребятки, давайте! — пробормотал Шульга, внимательно вглядываясь в происходящее.
В ушах всё ещё звенело. Может ангел спас его, и сейчас адские звери взаимно истребятся? Но вот клубок распался и враги уставились друг на друга. Изначальный метаморф прорычал отдельной безмозглой плоти единственное слово: пошли! Он звал свою часть за собой, но та лишь зыркала поочередно на него и на Шульгу. Затем метаморф бросился прочь резво, будто пёс, которого позвал хозяин. Вот что это была за труба! Кто бы в неё не дул, это звали монстра. Зов непременно спас бы Шульгу, не порвись метаморф пополам в его ловчей яме. Походу, алчная безмозглая плоть не услышала зова, оттого и дралась с родителем. Оставшись в одиночестве, плоть вернулась к прежнему занятию — шатать и грызть столб, который всё больше кренился.
Шульга стал смеяться. Он хохотал, понемногу сползая с плашки от ударов и толчков монстра, заново цеплялся за край, подтягивался и снова сползал, задыхаясь от смеха. Это было отлично, значит, весело сдохнет! Вдруг смех оборвался, словно кто-то кран перекрыл, а глаза широко распахнулись и уставились в одну точку, и это была не хищная плоть.
— Вот это глюки, я, походу, ебанулся перед смертью, — заметил Шульга.
Чуть поодаль, рядом со ржавым ковшом сломанного экскаватора, у поросшей бурьяном горы глины, стояла девочка в розовом джинсовом платье, испачканном по подолу и на рукаве. В руках она держала куклу из новомодных, которые попросту — хорошо забытые старые. Кукла походила на запойного и уродливого, одутловатого взрослого, а девочка — на школьницу младшего возраста, каковым здесь быть не полагалось. Шульга проморгался — девочка никуда не делась, более того, она присела на корточки и деловито подтянула сползший носок на поцарапанной голени, лизнула палец и потёрла царапину. Опять лизнула — и снова потёрла. Дьявол его знает каким образом, она была настоящей.
— Беги отсюда! — заорал Шульга, отчасти даже радуясь тому, что хищная плоть глухая как пень и не слышит. — Беги чем быстрее, спасайся! Немедленно!
Девочка подняла на него глаза и помахала ладошкой. Алексея окатило отчаяньем.
— Ты что, сумасшедшая?! — надрывался он. — Убирайся, где взялась, пока зверь не видит!!!
А потом увидел янтарное ожерелье у девчонки на шее и узнал его. Он тогда дёшево купил у копателей левый светлый янтарь, а знакомый еврей-ювелир отшлифовал и оформил камни в колье, на вершине которого висел камушек с комаром. Шульга помнил, кому отдал украшение и при каких обстоятельствах, даже помнил, что сказал тогда: оставь себе, раклэ. Она и оставила… И даже до сих пор носила…
В голове завертелись шестерёнки, мысли заметались, он принялся шарить по сторонам глазами, на зоркость которых никогда не жаловался, но не увидел никого. Дочь Светланы, он не помнил её имени, была одна. Надо было спускаться, он все равно не жилец, а у девчонки вся жизнь впереди, хоть время даст уйти… Шульга обхватил ногами столб и медленно пополз вниз.