— А старейшина Падме Амидала спаслась? — спросила Тенго сразу. — А почему Энакен раб?
Я хотел объяснить, но пришли старейшины. В цефалот не срали, а долго кричали в мою и без того больную голову, запрещая снить «кожаные сны» под угрозой побоев, а сновидеть рыбок со всеми вместе. Оказалось, Бобик ретранслировал «Скрытую угрозу» на всю общину и дакнусы пришли в смятение. Я снова оказался в центре внимания, причём неприятного — никто ничего не понял, все косили глазом и шептались. Вот досада, я-то думал пиарнуться!
Отчасти морально реабилитировали мои джентльмены. В обед, когда бригада перекусывала в бродильном цефалоте лягушками и плавунцами, разумеется под ласту камышовки, они стали мяться и переглядываться, а потом Умник отвернулся и спросил, не слишком ли я устал от сбора водорослей. И не желаю ли вздремнуть? А если мне чего-нибудь приснится кожаного, к примеру, победа Энакена в великом заплыве по воздуху, то никто в общине не узнает, ведь дом бракованный и от общих корней отлучён… Разумеется я им доснил эпизод до конца. Они тоже ничего не поняли, дорогой дневник, и замучили меня вопросами. Снить достижения современной человеческой культуры надо было с колобка и репки, впрочем, кого-то привлекла новизна и необычность, пара-тройка даже морду мне лизнули в знак благодарности, и это был последний позитив за этот день, потому что вечером меня позвали на совет старейшин, где снова стали чехвостить.
Я делал покаянный вид и радовался, что никто ещё не знает про камышовку. Впрочем, несколько самок подозрительно принюхивались к своим самцам из числа джентльменов, те были веселы и энергичны, пытались толкаться жопами — заигрывали. Надо будет Тенго толкнуть, кажется, так здесь принято шутить и комплиментить…
— Нам не нужны кожаные знания, ценности и беды, — сурово заявил почётный яйценосец. — Теперь ты с нами и должен вести себя как дакнус. Мы тебя приняли лишь потому, что твоя жена — искритель.
— Понял, больше не буду, — я смиренно кивнул в надежде, что от меня отстанут.
— Не верю, — прищурилась мамаша Сьё. — Ты не искренен…
Я уже открыл рот, чтобы уверить её в своей совершенной искренности, как вдруг большой цефалот содрогнулся от удара — кто-то вцепился в крышу.
— Ящер!
Все как по команде сбились в кучу, выставив вперёд шаманку и Тенго, обо мне забыли в тот же миг.
Створка треснула, из неё проклюнулись чёрные когти огромной лапы. Мощнейший рывок — и кусок лепестка отвалился прочь. В дыру сунулась башка большого сухопутного хищника, следом плечи и кудлатый серебряный торс. Чудовище, которым стал Макс Паркинсон, а это был именно он, дорогой дневник, свалилось вниз. За ним потоком хлынула вода.
«П. Поешь…» — я вспомнил нашу последнюю встречу и содрогнулся. До сих пор не знаю, почему не испугался до смерти, почему яичная ямка не сжалась от страха. Просто вдруг ощутил ужасный стыд и колоссальную неловкость, словно на всеобщее обозрение выставили мой позор вроде грязного исподнего. Я и в самом деле был виноват перед прионами, сиречь Хранителями. И вот явилось живое воплощение моей вины, увечное и неизбывное напоминание. Как он нас нашёл? Что ему надо?! Увы, ответ на это знали, кажется, все. Я потянулся к нему волной и тут же отдёрнул: от серебряного Макса несло болью, голодом и смертью. И да, это сделал я, пусть непреднамеренно.
— Больной Братец! — тихо произнесла Тенго.
Шерсть на её загривке встала дыбом и начала потрескивать. Она сжала лапки и шагнула вперёд.
Все вокруг загалдели — были наслышаны, ведь свою историю Тенго многократно рассказала всем соседкам, сёстрам и сотрудницам, а те разнесли остальным. Макс обвёл взглядом публику, принюхался и увидел меня.
— П. Привет… — исторгла его глотка.
Он был омерзителен, ужасен и жалок в одно и то же время. Я не нашёлся с ответом. Только поразился тому, что Паркинсон всё ещё говорит, а я всё ещё понимаю слова человеческой речи.
— Врежь ему, Тенго! — завопил кто-то. — Убей его! Ис-пе-пе-ли!
— В нём Хранители, — едва не плача, ответила Тенго. — Очень много Хранителей. Я не могу…
Макс зарычал и дакнусы бросились врассыпную. Кто-то полез на стенки, протискиваясь между лепестками, впрочем, без особой паники, словно они не понимали опасности, или были уверены в защите. Не раздумывая, Макс метнулся к ближайшему. Трысь! Завоняло озоном и он рухнул в полёте, но тут же вскочил на лапы. Опалённая, седая его шерсть дымилась.
— Максим, успокойся! — в отчаянии крикнул я, выходя вперёд и становясь рядом с Тенго.
С тем же успехом можно было взывать к Слезе Первожены! Его глаза налились кровью, Макс глухо рявкнул и снова прыгнул, теперь в нашу с Тенго сторону, ведь за нами пряталось с десяток соплеменников. Сверкнула молния, раздался оглушительный хлопок, завоняло озоном и палёной шерстью, Паркинсона отшвырнуло электрическим разрядом, он проехался на брюхе, взметая брызги, когтями тормозя и вспарывая мягкое дно кувшинки совета, и опять поднялся. Чтобы уложить его навечно, требовалась молния дикой силы, способная сжечь цефалота изнутри и разрушить всё вокруг. Тем временем озёрная вода из дыры хлестала с дикой силой, её скопилось по щиколотку, дыра затягивалась пеной слишком медленно, сосало не успевало всё втягивать.