— Опомнись! — крикнула Тенго, жмурясь. — Мы — свои!
— Убей, — глухо ответил тот, опускаясь на четвереньки и приседая. — Или умри.
Жена сжала зубы, зажмурилась и подняла лапу, свивая плазменную ракушку. Пожалуй, эдак она и в самом деле сама угробит всех, кто не успел скрыться! Вдруг старая Сьё бесстрашно подошла к ней и коснулась её плеча.
— Не так, — мягко сказала шаманка.
Она подняла морду и издала скрипучий долгий звук, от которого уши Паркинсона вздрогнули, потом зацокала как дельфин, зашуршала как прибой, заворчала, как волна, и я почувствовал, что клонит в сон. Нет, в этот раз сонная песня звучала не для меня! Я мысленно отвесил себе пощечину и мигом проснулся. И понял, что ни черта не знаю об этом мире и удивительной новой жизни, которая мне досталась. Сканер в голове был сущей ерундой, настоящей силой владели шаманы. Будь я проклят, если не изучу феномен их пения! Макс осоловело глянул на неё, зевнул и завертелся на месте, сворачиваясь в клубок. Огромный, зловонный, покрытый лысыми шрамами Макс Паркинсон закинул нос на лапу, как домашняя собака, и захрапел прямо посреди глубокой лужи, набежавшей из пробитой створки. Шаманка умолкла. Дакнусы приблизились и столпились вокруг незваного гостя, с отвращением и ужасом его разглядывая. Стояла странная и непривычная тишина, не считая тихого скрипа и щёлканья шаманки.
— Давайте все его уколем брачными шипами и оттащим подальше! — негромко сказала какая-то самка.
— На Слезу Первожены вытащим, а там искритель его ис-пе-пе-лит! — добавил один из моих джентльменов.
— До смерти не могу, — вздохнула Тенго. — Не имею права. В нём Хранители. И он не виноват, что болен.
— По-другому не выйдёт, — осторожно заметил я. — Он быстро восстановится. И вернётся.
— Ты притащил сюда кожаную беду, — непривычно тихо сказала голосистая старейшина. — Ты и должен всё исправить. Исправляй, или выгоним тебя прочь! Этот зверь — твоя проблема.
— Исправь! — взмолилась Тенго. — Ты же умный! И всё знаешь!
Как я мог исправить сделанное? Или хотя бы остановить Макса?! Ведь я остался без реактивов, препаратов и инструментария. Или, всё-таки, не остался?…
Я оглянулся по сторонам — вода ещё сочилась из пробоины, сбегая по стене, но потоком уже не хлестала. Пока мы усыпляли Макса — цефалот совета затянул пробоину густой желтоватой пеной, створка под нею зарастала корявым шрамом, а гигантское сосало быстро втянуло и выбросило в озеро лишнюю воду. На мокром дне толпились любопытные дакнусы и храпел серебряный монстр. Шаманка тихо поскрипывала, чтобы тот не просыпался. Я быстро испражнился в сосало кувшинки совета и махнул своим джентльменам, призывая к аналогичным действиям.
— Дружище, принеси сюда сахарного камыша, брось в сосало, — шепнул Умнику, и тот мигом умчался.
— Спой и мне, — попросил я мамашу Сьё, почтительно лизнув её седую макушку. Глаз у шаманки дёрнулся, но скрипучая песня стала громче и зазвучала иначе.
Волоком, пыхтя и тужась, короткими рывками я отбуксировал тяжеленного Паркинсона в сторону и сунул мордой в усики. Погладил их, живые и подвижные, влажные от воды, лёг навзничь, вцепился в них лапами, уткнулся бородой и вибриссами.
Я как мог подробно вообразил необходимое и объяснил цефалоту, чего хочу. И тот меня понял, дорогой дневник.
И откликнулся.
Вокруг царила шелковая ночь, лишь высоко над головой, неверный и дрожащий сквозь толщу воды, блестел, колеблясь, круглый лунный лик, да проплывали ночные хищницы, слабо отблёскивая чешуёй. Я огляделся по сторонам и увидел серебристое пятно. Пошёл к нему, пробираясь так медленно, как лишь во сне бывает, и так же торопясь, волнуясь. Наконец приблизился и вошёл в белёсый круг света от лампочки-экономки.
На кафельном полу лаборатории, сжавшись в комок, лежал голый, в чём мать родила, Макс Паркинсон и дрожал с головы до пяток. До простых, человеческих, босых и грязных пяток, трущихся друг о друга.