– Вы только доказали, – засмеялась и Элизабет, – что мистер Бингли несправедлив сам к себе. И превознесли его больше, чем это сделал он сам.
– Мне приятно, что вы обращаете слова моего друга в похвалу мягкости моего характера, – сказал Бингли. – Но боюсь, ваше толкование его слов прямо противоположно мысли, которую вкладывал в них Дарси. Он–то, разумеется, думает, что при таких обстоятельствах для меня лучше всего было бы наотрез отказаться и ускакать как можно быстрее.
Я улыбался, но по непонятной мне причине радости не чувствовал. Хотя был уверен, что отношусь к Бингли очень хорошо, и мне приятно, когда другие люди ценят его также, как и я.
– Но Дарси одобрил бы меня, если бы в указанных обстоятельствах, я отказался и уехал бы, – добавил он.
– Разве мистер Дарси находит, что опрометчивость вашего первоначального решения искупалась бы упрямством, с которым вы его выполнили? – подзадорила его Элизабет.
– Честное слово, мне трудно вам объяснить, в чем тут дело. Пусть лучше Дарси говорит за себя.
Я отложил перо – письмо было забыто.
– Вы хотите, чтобы я защищал мнение, которое мне приписываете, но которого я не высказывал, – мне тоже стало весело.
– А разве вы не видите заслуги в готовности легко уступить настояниям друга? – продолжала настаивать Элизабет.
Против моей воли она втянула меня в спор.
– Неразумная уступка не сделала бы чести умственным способностям обоих, – возразил я.
– Мне кажется, мистер Дарси, вы недооцениваете влияние дружбы или привязанности.
Я видел, что разговор раздражал Кэролайн, но сам я получал удовольствие от нашего спора.
– А не следует ли нам, прежде чем обсуждать вопрос дальше, точнее определить значительность просьбы, так же как и степень близости между друзьями? – обратился я к Элизабет.
– Совершенно необходимо! – воскликнул Бингли. – Давайте условимся обо всех мелочах, не забывая даже о росте и силе друзей, – это, мисс Беннет, может иметь гораздо большее значение, чем кажется на первый взгляд. Поверьте, если бы Дарси не выглядел по сравнению со мной таким верзилой, я бы с ним меньше считался. При известных обстоятельствах и в определенных местах он, признаюсь, заставляет себя бояться, особенно в собственном доме и когда ему нечего делать в воскресный вечер.
Я продолжал улыбаться, но в душе был уязвлен. Я чувствовал, что в словах Бингли была доля истины, но не хотел, чтобы с этим согласилась Элизабет.
Было заметно, что Элизабет едва сдерживается, чтобы не засмеяться. Надеюсь, сдерживается не из страха передо мной. Да нет, конечно. Если бы она опасалась меня, то не подшучивала бы надо мной!
– Я разгадал твой замысел, Бингли, – был мой ответ. – Тебе не нравится наш спор, и ты решил таким способом с ним покончить.
– Быть может, – согласился Бингли.
Спор постепенно затих, и все почувствовали какую–то неловкость. Элизабет вернулась к своему шитью, а я смог, наконец, заняться письмом. Часы на каминной полке громко отсчитывали минуты. Я закончил письмо и отложил его в сторону.
Никто не предпринимал попыток возобновить разговор.
Чтобы как–то оживить вечер, я попросил дам немного развлечь компанию музыкой. Кэролайн и Луиза с радостью согласились и начали исполнять итальянские арии, а я обнаружил, что не отвожу глаз от Элизабет. Она отличалась от всех женщин, которые встречались мне ранее. Её красота не идеальна, но я предпочел бы любоваться её лицом, а не чьим–то пусть даже более совершенным. У неё совсем не мягкий характер, но её манера общаться с людьми нравилась мне больше, чем та, что я встречал в обществе. Она не получила блестящего образования, но у неё живой ум, который делает её интересным собеседником, а разговор с ней захватывающим. Давно уже мне не приходилось участвовать в подобных словесных поединках, а может такого не случалось вообще, и в нашем общении я каждый раз вынужден был противостоять её остроумию.