- Так может я тоже из этих – стрекозулек? – Невинно интересуюсь я.
- Нет, ты - порядочная. – Уверенно говорит он. Ага, думаю я, порядочная. Дома муж и дети, а я тут с любовником. Так что мимо, Петрович, мимо…
- У меня на людей глаз наметанный, - гордо заявляет мужчина. - А ты - если рядом будешь, сможешь лед его растопить и душу отогреть.
- Да почему я-то? Что во мне такого? Вы же сами говорили, что у него женщин было – вагон и маленькая тележка! И что он пользуется и не ведется. Со мной все то же самое и точно также! Слышите, Петрович? Не обманывайтесь насчет нас, и не думайте, что на мне свет клином сошелся! – Взрываюсь я.
- Ну почему ты все время меня разубеждаешь? Я же видел, как он на тебя смотрит, и, поверь, видел немало. Я счастья ему желаю. Тем более что он как никто его заслужил. А один он счастлив не будет. Дело, пусть и любимое, оно же пустоту в душе полностью не заполнит. В семье счастье. В любимом человеке. Ты-то должна это знать! – О, да, я знаю. Только что это меняет - мое знание?
- Петрович, - отчитываю, сильно разозлившись на него, - я чужой, незнакомый вам человек, которого вы видите второй раз в жизни, а вы мне чуть ли не всю подноготную Вадима на блюдечке преподносите. А если я воспользуюсь этим в корыстных целях, вы об этом подумали? – У мужчины сначала округляются глаза, а затем он обиженно бубнит:
- Вот поэтому и рассказываю, не хочу, чтоб ты была чужим человеком. А то, что ты беспокоишься об этом, лишний раз доказывает, что я прав.
- И многих вы хотели видеть не чужими? – Припечатываю, подразумевая, скольким встречным этот мужчина выкладывал личные данные Вадима, приглашая в семью.
Петрович хмурится, долго смотрит на меня, и произносит глухо:
- Тебя – первую. Даже если ты в это не веришь. – Берется за ручку калитки, и, надувшись, как малое дитя, собирается выходить. Я раскаиваюсь, что расстроила его, и кладу свою ладонь поверх его медвежьей лапы, останавливая.
Откуда-то приходит понимание, что передо мной - не балабол, мелящий языком направо и налево, а переживающий за Вадима родственник, приоткрывший передо мной дверь в святая святых лишь для того, чтобы я смогла лучше понять этого мужчину. Весь негатив к нему разом испаряется.
- Петрович… Простите меня. Я не хотела вас обидеть… Правда! Просто то, что вы говорите, мне трудно осознать и принять. А самое главное - поверить…
Мужчина пристально смотрит на меня, и выдает:
- Колючая ты, как еж… И он такой же… Мало кого к себе близко подпускаете… Только вижу, что настоящая ты… Таких сейчас мало осталось…
На глаза наворачиваются слезы от того, что этот здоровяк умудрился найти тайный ход в мою душу, обнажив тщательно скрываемые воспоминания об отце и Степаныче, которого он невольно все больше и больше напоминает. Если бы эти мужчины были сейчас со мной, они были бы такими же добрыми, заботливыми. И так же беспокоились о моем счастье, как и Петрович сейчас печется о счастье своего родного человека.
- Спасибо вам, Петрович, говорю я, шмыгая носом. А он, ухмыляясь, поднимает мое лицо за подбородок и говорит:
- Ну вот, сырость развела… А говоришь, чужая, нехорошая… - Стирает мою слезинку пальцем, а я начинаю рыдать, вспоминая последние слова Степаныча – тоже про сырость.
- Ну, что ты, дочка! Ну не плачь! – Он неловко прижимает меня к себе.
- И, прав я, а ты – не руби сплеча, присмотрись. Вадька у нас – парень, что надо!
Я же, находя все больше похожих слов, черт и жестов у Петровича и Степаныча, возмущаюсь сквозь слезы:
- Вы меня, что, сватаете?
- А то! Такую невесту упускать нельзя! – Улыбается широко, по-доброму.
- Скажете тоже! – улыбаюсь я в ответ, убеждая себя не зацикливаться на этом разговоре, не цепляться за слова, блеснувшие призрачной надеждой.
- Ну вот ты и успокоилась. Поеду я, а то начальник мне разнос устроит, почему так долго.
- Вот в это – точно не верю! – Вместе смеемся.
В порыве чувств заключаю его в объятия и целую в щеку: