- Спасибо вам за все!
Мужчина уезжает, а я еще долго стою у калитки, продолжая смотреть на уже пустую улицу. Потом медленно тащусь в дом и выношу из спальни сумки с вещами и документами на первый этаж, пристраивая их за какой-то коробкой в шкафу-купе в холле. Иду на кухню и на автомате начинаю готовить обед и делать заготовки к ужину.
Не могу абстрагироваться, в голове крутится разговор с Петровичем. Яркой вспышкой высвечиваются то какие-то фразы, то отдельные слова, то моя реакция на них, то выражение лица моего собеседника. Руки машинально месят тесто, укладывают капусту в кастрюлю с кипятком, добавляют специи в фарш, а перед глазами стоит шестнадцатилетний мальчик, который уходил в школу из любящей семьи, а вернулся сиротой во вмиг опустевшую квартиру.
Перед глазами возникает картинка, как Вадим стоит перед листком с результатами экзаменов, вывешенном на стене института, и, не найдя своей фамилии в списке поступивших, вчитывается снова и снова. Как тягает мешки, скрючившись под их тяжестью. Как и в дождь, и снег разносит курьерскую почту. Как упорно грызет гранит науки под руководством нанятых учителей.
Наверняка первая его любовь была сильной, яркой, всепоглощающей. Такой светлый мальчишка с чистой душой не мог, не умел по-другому. Наверняка, мечтал о совместном будущем с той девушкой. И как горько, должно быть, переживал разрушение собственных надежд…
Каким он стал потом? Равнодушным? Циничным? Обозленным? Что творилось в его душе, и как он сам со всем этим справлялся?
Уважение к этому человеку, мужчине, захлестывает меня, - определенно, у него есть внутренний стержень, не позволивший уйти в глухую жалость к самому себе, спиться, заставить кого бы то ни было манипулировать собой. Несмотря на все невзгоды, он стал тем, кем хотел, и, не побоявшись рискнуть последним, что имел, поднял с нуля дело, став опорой не только Петровичу с Ивановной, но и людям, работающим на него сейчас…
Однако не могу уложить в своей голове причины убежденности Петровича в моей исключительности, о которой он постоянно твердит. С чего он это взял? У нас с его названным сыном просто хороший секс. И не надо разводить розовые сопли. Это жизнь. И здесь все проще.
Вадим появляется дома немного раньше, чем обещал. Я стою спиной к холлу и раскатываю пласт теста, когда он, аккуратно прикрыв дверь, на цыпочках крадется ко мне. Делаю вид, что не замечаю. Стараюсь не рассмеяться и не выдать себя, пряча широкую улыбку, когда он, сцепив руки на моей талии, грозно рявкает: «Бу!».
Все же вздрогнув от громкого звука, разворачиваюсь, воинственно подняв над головой скалку:
- Защищайся, чудовище!
Он делает круглые глаза и, отступив на шаг, начинает пятиться к двери. Я медленно приближаюсь, держа перед собой орудие мести, словно меч, а он неожиданно разворачивается и убегает. Стою в шоке и смотрю, как его спина мелькает мимо кабинета и гостевой, скрываясь за дверью кладовки. Подлетев, дергаю за ручку, – заперто. Стучу по двери скалкой:
- Боишься меня, чудище заморское? – Сурово вопрошаю слыша, как за дверью он откровенно ржет.
- Боюсь, очень боюсь! – Раздается сквозь сдавленный смех его ответ.
- Тогда сдавайся! – С напускной сердитостью говорю я, еле сдерживая желание рассмеяться.
Ручка опускается вниз, и дверь приоткрывается. Отхожу на шаг и наблюдаю, как он на коленях появляется из-за двери.
- У тебя до этого мужчины у ног ползали? – Спрашивает вроде бы серьезным тоном, но в глазах скачут бесенята.
- А у тебя от моей красоты ноги подкосились? - Возвращаю ему вопрос. Он широко улыбается.
- Я ослеплен твоей красотой, моя королева! – Патетически восклицает он, глядя на меня снизу вверх смешливыми глазами.
- Страховка-то хоть есть?
- Какая? – Не ловит он ход моих мыслей, становясь серьезным.
- Медицинская! А то и ослеп, и ножки не держат! – Вместе в голос смеемся. Вставая, он скользит по мне снизу вверх, плотно прижимаясь. Поднявшись в рост, обнимает, целуя в губы:
- Ты – прелесть.
- Моя прелесть, - копирую я интонацию Голлума из «Властелина колец», и мы снова хохочем, как ненормальные.
Мягко выпутываюсь из его рук и направляюсь на кухню, он – хвостиком за мной.
- Вадь, ты как пельмени любишь? – Мой вопрос ставит его в тупик.